Семейные отношения Джуди испортились вконец. В любое время я могла проснуться от громких голосов или хлопанья дверей. Как-то ночью, проснувшись, увидела полицейскую машину перед домом Джуди. Я думала, что Джуди из гордости отдалилась от меня. Ее положение вызывало жалость — она продолжает жить с человеком, который ее бьет. Проще жить в одиночестве, чем так.
Я не лезла, решив, что Джуди имеет полное право по-своему улаживать неприятности. По правде говоря, я была рада не знать, что у них там происходит. Я и не хотела, чтобы Джуди делилась со мной. Что-то жестокое и пошлое было в том, что мужчина поднимает руку на свою жену. Безобразия такого рода для меня остались позади, на Атлантик-Авеню. Мой собственный муж один раз ударил меня, но это не имело для меня особого значения. Я пришла к выводу, что мне больше бы подошла в подруги женщина другой категории. Кто-нибудь из тех, чей муж зарабатывает столько же, сколько Джон. Какая-нибудь богатая шикарная женщина.
Как-то утром, только мы с Лоррен вышли, чтобы ехать по делам, я увидела Джуди. Она сидела на крыльце, упираясь ногами в основание перил. Я помахала ей рукой, но она смотрела куда-то в сторону.
За день до нашего отъезда Джуди пришла попрощаться. Она плакала, а я нет. Я не могла одновременно иметь Джуди и восемнадцать акров земли, французские окна и кабинет с дубовыми панелями для мужа…
Сиддл-Ривер так же отличался от Вентнора, как Вентнор от Атлантик-Сити. В Вентноре дома были относительно небольшие и стояли близко друг к другу. Женщины были в курсе всех дел в округе. Если заболевал чей-то ребенок или среди зимы выходило из строя отопление, все об этом знали. А в Сиддл-Ривер я с трудом могла увидеть со своего крыльца ближайший дом. Все дома стояли на довольно большом расстоянии. Соседи были старше нас. И все мы не стремились осложнить свою жизнь знакомством друг с другом.
Поначалу Джон не хотел брать домработницу. Он рос с прислугой, горничными. Но потом привык обходиться без них и уже не хотел в доме никого постороннего. С тремя мальчиками, старшему из них всего десять, в доме размером с небольшой отель, мне приходилось так много работать, как никогда в жизни. Мой день начинался в шесть утра и до одиннадцати вечера я не покладала рук.
Джон был требовательным, хотел, чтобы все было в порядке. Однажды я подслушала, как во время коктейля он говорил двум мужчинам, что дома никому не дает поблажек. Он сидел на подлокотнике кресла, описывая все подробности. Мне стало стыдно и обидно. Решила сто проучить. Вышла, поймала машину и поехала домой, оставив его в гостях одного. Уже на подъезде к дому я вспомнила, что у меня нет ключей. До дома, где шла вечеринка, недалеко — всего миля или две, но было холодно, кроме того на мне туфли на высоких каблуках. Что делать? Вернуться и попросить у мужа ключи и тут же выскочить на улицу? Я подергала парадную дверь, но ее уже заперли, поэтому пришлось обойти дом и проскользнуть через кухню.
В машине по дороге домой я сказала, что не поняла его комментариев по поводу поблажек домашним. «Это всего лишь разговоры, — ответил он. — Между прочим, где ты была? Я не видел тебя». Тут я сказала про домработницу. Если мы в состоянии иметь дом с пятью ванными, то можем и содержать человека, который будет их убирать.
— У нас есть такой человек. У нас есть ты, — ответил он.
Я не разговаривала с ним весь вечер. Легла спать в одной из комнат для гостей. На следующее утро позвонила с телефона на кухне в агентство по найму прислуги, пока Джон варил себе кофе. Наняла первую же претендентку, которую мне прислали.
— Джон, — сказала я ему вечером, — это Кэтрин.
— Ну так привет. Рад познакомиться.
* * *
Начались многочисленные приемы, по большей части приглашали сослуживцев мужа с их женами. Мы с Кэтрин тратили по нескольку дней на подготовку. Эти дни, как оказывалось впоследствии, и были самыми приятными. К сожалению, сами по себе обеды проходили в страшной скуке. Единственной целью бесед, насколько я могла заметить, было для всех нас соблюдать этикет и гладко переходить от одной темы к другой. Они ничего не рассказывали, просто задавали вопросы, ответы же на них были предсказуемы. Никому в голову не пришло бы сказать что-то вроде: «Вы себе и представить не можете, что со мной вчера произошло». Наши гости отличались благовоспитанностью, что правда, то правда. Выбирались лучшие из лучших.
Я читала, что английская королева могла позволить себе короткую беседу с кем угодно. Когда писали ее портрет, она могла часами шутить — все время, пока художник писал — и не уронила этим своего королевского достоинства. Своим поведением она бы произвела сенсацию на наших приемах.
Я составляла восхитительные меню, заказывала цветы, проводила часы перед зеркалом, а потом сидела на этих вечеринках и нервозно улыбалась в ожидании какой-нибудь шутки, которая могла бы снять напряжение. Но уже через час оставалось только одно желание: как можно скорее выскочить отсюда и принять горячую ванну.
В скуке званых вечеров была виновата я сама и никто другой. Эти люди со своими изысканными манерами пугали меня. Я или слишком много говорила, или не произносила ни слова. Мне никак не удавалось войти в нужное русло, научиться вести беседу. Мой дискомфорт был заразительным. Постоянно ощущалось, как скованы люди на моем конце стола.
Я понимала, что подвожу Джона. Ему нужна — и он этого заслуживает — жена, умеющая себя вести в обществе. Иногда смотрела на какую-нибудь женщину и думала: она была бы подходящей женой для Джона. Мисс Шестой Размер по европейским меркам — они все, как назло, такие тоненькие — подошла бы идеально. Мужчины старались завоевать внимание Джона, они все были завязаны с ним в бизнесе, тем же занимались и их жены — льстили ему, как могли. Я видела, что Джон в роли сердцееда просто очарователен. Интересно, сравнивает ли он меня с той женщиной, что сидит с ним рядом?
Иногда я становилась карикатурой на саму себя, распространяясь насчет своего простого происхождения. Я говорила в той манере, в какой говорят в Атлантик-Сити. Упоминала, что отец был барменом, что я не училась в колледже и никогда не была в Европе. С тех пор, как ясно осознала, что не могу стать такой, как они, я подумала: может, оценят мой необычный для их окружения привкус простоватости.
В один из вечеров, пытаясь расслабиться, я слишком много выпила. Моя речь за ужином звучала невнятно, чувствовала я себя смущенной. После пила много кофе, стараясь протрезветь. Когда все разошлись, долго не могла уснуть, встала с кровати и вышла на кухню. Чувствовала себя ужасно, вино и кофе предельно взвинтили нервы. Почему мне так тяжело на этих вечерах? Почему придаю такое большое значение вещам, которые не стоят того?
