Она не оборачивается, когда дверь за ее спиной открывается. Представляет, как в проеме возникают Павел Алексеевич и Ольга Владимировна. Их недовольные взгляды можно чувствовать физически, как укусы жалящих насекомых.
«Отец не посмеет тронуть меня при дедушке».
«Не посмеет».
«Господи, пожалуйста…»
Они стоят за ее спиной на протяжении всего исполнения. Ева делает несколько ошибок, но она сомневается, что кто-нибудь, кроме нее, это замечает. Для нее главное, не останавливаться. И она продолжает, скрадывая положенное окончание, начинает сначала. Три раза. Пока Исаевы не уходят.
Звук клавиш стихает, роняя в тишину последние звонкие ноты, и дедушка Алексей печально улыбается.
— Не выходи сегодня, — заботливо просит молчаливый свидетель всех ее ночных вылазок. — По радио передавали штормовое предупреждение.
***
Немного погодя, Павел Алексеевич все-таки зовет Еву к себе в кабинет. Она понимает, что больше нельзя оттягивать встречу. Надеясь на то, что его гнев хоть немного остыл, является к нему незамедлительно. Смотрит в лицо отца, лицо безжалостного убийцы, и пытается выдержать тяжесть его взгляда. Ей вдруг чудится, что если опустить глаза вниз, на полу снова окажется лужа крови. И это сильно пугает Еву. Она незаметно вздрагивает, вспоминая мерзкое прикосновение липкого тепла к ступням.
Усилием воли сдерживается от рвущегося из груди крика. Пронзительного. Протестующего. Разрушающего.
— Что происходит, Ева? — выдвигает свое беспокойство мать. В то время как дочь с отцом смотрят друг другу в глаза и меряются хладнокровием. — Куда ты исчезаешь? Что ты делаешь со своей жизнью?
— Ответы все те же, мама. Я живу.
Губы Ольги Владимировны поджимаются. Изящный кулачок гулко ударяет по столешнице, попутно звеня браслетами.
— Ты еще смеешь издеваться?
— Вовсе нет.
— Чтобы родить тебя, я два месяца провела в больнице, испытывая каждодневные боль и неудобства.
Это худшее, что может бросить мать в упрек своему ребенку. Даже если предполагать, что в ней кричит отчаяние.
— Как жаль, — холодно резюмирует слова матери Ева.
— Что ты за человек? Считаешь, я заслуживаю такого отношения?
— Прости, — но искренности в этом сухом порыве вовсе нет.
— Перестань видеться с этим парнем! Я приказываю тебе, — кричит Ольга Владимировна, выплескивая скопившееся нервное напряжение. — Прекрати!
Ева спокойно смотрит ей в глаза. Больше не удивляется несвойственному для характера матери проявлению эмоций. После ее преступного сподвижничества отцу понимает, что от мамы тоже можно ожидать всего, что угодно.
— Что ты молчишь? Я к тебе обращаюсь!
— Я слышу.
— И?
— Каким именно парнем?
— Господи! Титовым!
— Не могу ничего обещать. Мы учимся в одной группе, мне, что, глаза себе выколоть?
— Не смей ерничать! Ты прекрасно понимаешь, о чем я говорю.
— Нет. О чем?
— Павел! — признавая очевидное для всех троих поражение, ищет поддержки у мужа. — Что ты молчишь?
Исаев сидит, подперев рукой подбородок, и с невообразимым спокойствием следит за поведением дочери. То, как она владеет собой, как раз за разом проявляет стойкость духа — его, как отца, не может не восхищать. Только он бы предпочел, чтобы Ева использовала свои внутренние ресурсы не против него. С ним заодно.
Он должен показать ей, кто в этом мире главный.
— Сопротивление бесполезно, Ева. Не трать силы попусту, — говорит, намериваясь пошатнуть ее уверенность в собственных действиях. — Рано или поздно проблема с Титовым решится. И тебе придется подчиниться.
Девушка напрягается и застывает, безошибочно разгадывая мрачный посыл отца. Едва сохраняет сознание, когда в кабинет, после тихого стука, входит тот самый мужчина, что на берегу напал на Адама. Наемник не смотрит на нее, проходя непосредственно к столу Исаева.
— Я могу идти? — выдавливает из себя девушка, принимая поспешное решение.
Отец улавливает ее беспокойство и сверкает дьявольской ухмылкой.
— В гостиной тебя ждет Никита.
Задохнувшись кислородом, Ева начинает натужно кашлять, и Павел Алексеевич вынужден сделать паузу, прежде чем продолжить.
— Ты будешь вести себя сдержанно и мило со своим гостем, пока я беседую со своим, — только теперь она чувствует взгляд наемника на себе. — Сама понимаешь, от моего хорошего настроения сейчас многое зависит. Жизнь такая непредсказуемая штука, может сломить даже самых сильных. Нужно только подобрать момент.
Ева сглатывает и сжимает губы в тонкую линию. А затем, молча, выходит за дверь.
Тихо шагая в сторону гостиной, ощущает внутри себя леденящий тремор. Видит обстановку дома, свою руку, смыкающуюся на хромированной дверной ручке, вспышку освещения, ухмыляющегося Круглова — все в неестественной проекции, будто она сторонний наблюдатель.
— Привет, — здоровается первой, чтобы вернуть происходящему реальность.
— Привет-привет, — довольно улыбается Никита. — Моя девочка-айсберг.
— Не твоя.
Круглов хмыкает и склоняет голову набок, разглядывая ее.
— Ох, Ева, ты же в курсе последних событий?
Ее руки сжимаются в кулаки.
— В курсе.
— Мы дали тебе достаточно времени, чтобы свыкнуться с новым положением.
— Ты думаешь? — фыркает Исаева. — Не существует такого отрезка времени, где я привыкаю к тебе.
Поднявшись с дивана, Никита подходит к ней совсем близко. Она ощущает запах его дорогого парфюма и чувствует теплоту дыхания. Это в некотором роде приятно, но не более.
— Я ведь не ждал, что ты станешь покладистой. Я не хочу этого.
Абсолютно не вовремя Ева вспоминает похожие слова.
«Как ты не видишь, Эва? Полнейшее безумие, но мне нравится в тебе абсолютно все».
Удивляет и себя, и Круглова. Целует его в губы. С чувственным напором: страстно, крепко, горячо. Только никакие из выдаваемых ею эмоций не являются искренними. Вкус Круглова не пьянит рассудок, не плавит тело, не вызывает мурашки и волнение. Она просто чувствует движение своих и его губ. Распознает мяту и сигаретную терпкость. Пьет его горячее дыхание и ничего не ощущает.
Не срывается с оси вселенной. Твердо стоит на ногах, даже коленки ее не слабеют. Внизу живота не порхают бабочки. Там образовывается каменная глыба.
Мысленно костерит Титова, который способен вскипятить ее кровь одним только взглядом, и отталкивает Никиту. Не со злостью. С небрежностью. Неторопливо вытирая рукой губы, проходит мимо тяжело вздыхающего парня к окну.
«Еще один — мимо».
«Дело не в ненависти. Не она усиливает эмоции».
«Тогда, что это?»
«Что это за чувства?»
Круглов громким покашливанием прочищает горло.
— Надеюсь, ты сделала это не под давлением Павла Алексеевича. Я не хочу, чтобы ты действовала против своей воли.
Повернув лицо, Ева отрешенно смотрит в чистые зеленые глаза парня. Нет, она не забыла, что он до сих пор здесь находится. Ей это просто безразлично.
Никита, в отличие от Исаевой, все еще остается взволнованным ее внезапным порывом. Выдают его отнюдь не частое дыхание и не пристальный взгляд, а покрасневшие скулы. Это то, что невозможно скрыть или же, напротив, сымитировать.
Поправляя галстук, Круглов напряженно смотрит Еве в глаза. А она широко улыбается.
— Я замуж за тебя выхожу. Не думаешь же ты, что по собственной воле?
— Ева, — серьезность его тона пошатывает ее саркастическое настроение. — Я сделаю все, чтобы ты изменила свое мнение обо мне.
— Никита, — в тон ему отвечает Исаева. — Только один раз я поступлю по отношению к тебе гуманно, — смотрит в упор, перед тем как обрушить нелицеприятную правду. — Ты никогда мне не понравишься. Не питай глупых иллюзий. Это предупреждение, если что.
Круглов сглатывает и моргает. А затем отводит взгляд в сторону.
