для Ангела так и не понял. Ее матери больше нет, но она ее любила не предавала. Предателем был отец. Больно будет в любом случае, потому что сама по себе правда ее ужаснет. Но я буду рядом, я помогу все понять и принять.
До места где мы жили от торгового центра не так и далеко, все час езды. Сворачиваю на знакомую улицу и слышу, как в ушах начинает шуметь кровь. Бросаю на Ангела тревожные взгляды. Она выпрямилась, задышала глубже и быстрее, руки вцепились в телефон, лежащий на коленях.
Ее взгляд заметался по выстроенным в два ряда вдоль дороги домам, что с годами обветшали, по деревьям, что вытянулись и успели состариться, по людям, что стали старше на поколение. С некоторыми, шагающими сейчас с детьми по улице, Ангелина когда-то беззаботно ездила на велосипеде и бегала в соседний магазин за мороженым. А старушка, что с палочкой ковыляет, не замечая нас, в детстве угощала нас домашним яблочным пирогом. Для меня и самого побывать здесь целое испытание, но совсем не такое, как для Ангелины.
– Куда мы едем? – она метнула в меня растерянный взгляд и опять прилипла к окну, – Демид, не молчи.
– Сейчас, Ангел, осталось совсем чуть-чуть, – опускаю свою ладонь и ловлю ее, подрагивающую и напряженную.
– Не может быть, – она тихонько всхлипывает и жадно всматривается в стремительно приближающееся и обрушивающееся на нее неподготовленную прошлую. Но к такому нельзя быть готовым.
Дом Геннадия Викторовича, соседа Михаила и его жены Лиды, дальше наш и Семена. Медленно торможу у тротуара и останавливаюсь на равном удалении от обоих домов. Отстегиваю ремень безопасности и выхожу на улицу. Жадно хватаю ртом жаркий летний воздух и обхожу машину, чтобы помочь Ангелине сделать то же самое.
Она завороженно сидит и смотрит в окно стеклянным взглядом, вся жутко растерянная, с поникшими плечиками и дорожками слез, что скатываются по щекам.
Осторожно открываю дверь и трогаю Ангела за плечо, пытаюсь словить ее взгляд, что упирается мне в рубашку.
– Я буду рядом, – вынимаю из ослабевших ладоней телефон и бросаю его на приборную панель. Сплетаю наши пальцы и тяну Ангелину на себя, чтобы словить в свои объятья, – все хорошо.
– Это мой дом, – она рывком освобождается из моих рук и делает шаг на тротуар. Озирается вокруг все еще не веря, – ты, ты.., – оборачивается ко мне и ее глаза загораются недобро, – ты же не просто так тогда в галерею заявился?!
– Нет, – делаю к Ангелине шаг, – хотел тебя увидеть, какой ты стала.
– Больной ублюдок, ненавижу, – она с размаху бьет меня кулачком в грудь, – это все из-за вас случилось, да как ты посмел ко мне лезть?
– Тшш, – ловлю ее трепыхающуюся и злую, жму к себе, не давая вырваться, – все было не так, Ангелина. Успокойся малышка, – дышу ей в волосы и стараюсь говорить как можно спокойнее.
Горячее дыхание обжигает мою кожу, влага пропитывает тонкую ткань рубашки, а я все жду, когда буря внутри нее немного утихнет. Впереди серьезный и сложный разговор.
– Где она? – раздается глухо из рубашки и тело в моих руках замирает. В голосе боль и столько ожидания, что сказать правду нестерпимо больно.
– Оли больше нет, – собираю волю в кулак и заставляю себя посмотреть в ее глаза, – мне жаль, Ангел.
– Нет, – голубые большие глаза опять наполняются слезами, а все тело сотрясает мелкой дрожью, – как же так? Я не успела, боже, – она цепляется за меня своими ладонями и жмется, принимая мое сочувствие, – как же так?
– Мне жаль, – обнимаю малышку за лицо и целую в мокрые щеки, – давай ты присядешь, – почти вношу ее в машину и усаживаю на просторное заднее сиденье, вытаскиваю из бардачка бутылку воды и вкладываю в ее ладони.
– Давно? – Ангелина вытирает тыльной стороной ладони слезы и смотрит на меня, все еще стоящего снаружи. Она так потеряна, что хочется увести ее тут же и продолжить как-нибудь потом, когда она сможет принять хотя бы это.
– Пять лет назад, – упираюсь в крышу машины ладонями и нависаю над ней.
– Еще до папы, – она тянется к своей дорожной сумке, что стоит здесь же на сиденье и вынимает из кармашка платок, – а твой отец?
– Вместе попали под Камаз, занесло в дождь, – до боли сжимаю кулаки на раскаленном металле крыши и стараюсь держаться. Смерть родителей до сих пор для меня болезненная тема.
– О господи, – дрожащая ладошка прижимается ко рту, – мама.
– Давай уедем, если хочешь, – прижимаю ладонь к ее щеке и заставляю смотреть на себя, – потом приедем снова.
– Дом, – Ангелина выглядывает наружу, – он твой?
– Нет, – отвожу глаза, – прости. Мама хотела, чтобы когда-нибудь он достался тебе, но я давно перестал надеяться. Да и ездить сюда больше не мог, слишком больно.
– Она хотела, чтобы дом достался мне? – ладонь Ангела, стирающая слезы, замирает, – зачем?
– Потому что очень сильно тебя любила и хотела увидеть, – мой голос дрогнул.
– Да о чем ты? – она растерянно и не веря шарит по моему лицу, – она же бросила меня, отказалась.
– Нет, – отталкиваюсь от машины и делаю шаг назад, – я договорился с владельцами и нас пустят внутрь ненадолго, пока дети у бабушки в гостях. Хочешь войти?
– Да, – она нерешительно выглядывает, – давай, раз я здесь. Потом может и не решусь.
– Давай, – протягиваю ей ладонь и Ангелина после некоторой борьбы с собой вкладывает в нее свои пальцы, – а потом ты мне все расскажешь.
– Хорошо, – обнимаю ее за талию и захлопываю машину.
Я давлю на звонок и слежу за тем, как с легкой полуулыбкой Ангел рассматривает забор. Когда-то в нем была большая дыра, через которую мы лазили друг к другу. Родители не были против нашей дружбы, поэтому и не спешили его чинить. К тому же всегда было понятно, куда затерялся ребенок, если дома его нет.
Сейчас доски заменил металлический штакетник в два метра высотой и через глухую стену моего дома уже не видно. Видимо, эти соседи уже не так дружны. Может и к лучшему.
– Здравствуйте, – как можно более приветливо улыбаюсь молодой девушке с
