Всё ощущается так, как если бы время сделало круг, и мы снова вернулись на семь лет назад, всё, как тогда, только выглядим мы сейчас немного иначе, хотя и не замечаем этого. Но по фотографиям в телефоне можно увидеть разницу. Вот Марко. Его лицо стало твёрже, появилась пара морщинок, в волосах несколько серебряных нитей ранней седины. Теперь он «тёртый калач» — за это время он прочно занял место на мировом винном олимпе. Его тело стало твёрже, начало превращаться в железное дерево. В глазах видна сталь и уверенная сила, но только, пока он не взглянет на меня, или на Микеле, или на Джульетту, так сильно похожую на него. Тогда сталь размягчается и его взгляд становится удивительно нежным и тёплым. Кто бы мог подумать, Марко может быть до ужаса сентиментальным.
Нашей Юле уже пять, а Мише полтора года. Мы называем их и по-русски, и по-итальянски. Сейчас они у дедушки, а мы с Марко в той самой гостинице и приехали на ту самую выставку.
Вот я… Это незадолго до свадьбы, Юлька фотографировала. Я здесь совсем девчонка, тощая, вымотанная любовными страданиями. В моей внешности произошло больше перемен, чем во внешности Марко. Я как будто расправила крылья, наполнилась жизненными соками, напиталась любовью.
«Ах, моя милая, как же ты расцвела, какая ты сумасшедше красивая, обожаю тебя», — сказала мне Паола совсем недавно. У них, кстати всё хорошо. Давиде перенёс несколько операций, долго восстанавливался, было много волнений и страданий, но теперь всё хорошо. Сейчас он учится в университете, а Фабио всё ещё работает со мной. Он постарел, но держится молодцом.
Рассматривая себя в зеркале лифта, везущего нас на наш этаж, я говорю:
— Пожалуй, Паола сказала правду, я действительно ужасно похорошела и стала просто неотразимой. Как ты думаешь?
Я едва держусь на ногах от выпитого шампанского и расплываюсь в улыбке. Марко не отвечает, какое-то время серьёзно смотрит мне в глаза, а потом притягивает к себе и целует. Я снова, как в тот раз чувствую в его поцелуе «Дом Периньон», цедру и горький мёд. И снова, как в тот раз теряюсь и слышу громкие удары своего сердца.
Семь лет… Не могу сказать, что они пролетели как мгновенье, но всё же слишком быстро, гораздо быстрее, чем стоило бы. Было бы намного честнее, когда бы счастливые дни тянулись бесконечно долго, а дни, полные грусти, проносились как можно скорее.
Семь лет… За это время произошло столько всего… возможно, гораздо больше, чем за всю мою жизнь, предшествовавшую этим семи годам.
После свадебного путешествия мы возвратились на Сицилию. Около трёх месяцев папа оставался там, и иногда летал в Москву, несколько раз вместе с Джинаро, но вернуть своё никак не получалось. Крюков располагал доверенностью от Сухих, делал, что хотел и папу к делам не подпускал. Сухих был в розыске и достать его никак не получалось. Инга тоже исчезла и не объявлялась. Тамара говорила, что не знает, где она пропадает и вообще не хотела говорить с папой. Правда, это вскоре изменилось.
Папа, несмотря ни на что, после развода продолжал платить за римскую квартиру и переводил небольшие суммы на счёт Тамары. Это продолжалось до самого сицилийского изгнания и даже после его приезда и всех наших злоключений. Когда же денежный ручеёк иссяк, Тамара очень заволновалась, стала часто звонить папе, и удивительно быстро прошла путь от требований, угроз и истерик до смирения и униженных просьб. Она прилетела, пролила слёзы, была тиха, покладиста и трагична.
— Обратись к своей дочери. Она, обворовав меня, невероятно разбогатела, должно быть, так что сможет позволить себе содержать родную мать, — сказал ей папа, — хотя бы какое-то время.
— Андрей, что ты! Инга сидит без денег, её обманули, впутали в эту аферу решительно против воли, и теперь она совершенно не знает, что делать. Она бы давно тебе позвонила, да боится — не знает как к тебе подступиться из-за того, что Лиза настраивает тебя против неё.
Отец расхохотался, но полетел в Рим на встречу с Ингой в тот же день. Акции Инга не продала, а только передала в управление, и папа надеялся надавить на неё или попытаться договориться, пообещать денег — как-то исправить ситуацию, воспользовавшись слабостью Сухих, возможно временной.
Инга сообщила, что ей была обещана единовременно крупная сумма и потом ежемесячно она должна была получать солидные выплаты. Заплатили ей, по её словам, лишь десятую часть того, что обещали. Кто бы сомневался. Сухих спрятался, найти его не было никакой возможности, денег тоже не было, а акции хранились у адвоката, который даже слышать не хотел, чтобы вернуть их без распоряжения Сухих, как того требовало подписанное соглашение.
Отец поговорил с Ингой, она, как и Тамара, была смиренна и твердила, что всё произошедшее — это одно сплошное недопонимание. Адвокат находился в Лугано, и папа поехал к нему вместе с Джинаро. Он их не стал слушать, просто выставил из офиса.
Выяснилось, что Инга пыталась припугнуть его с помощью каких-то молодчиков, то ли албанцев, то ли румынов. Всё получилось некрасиво и дёшево, была задействована полиция и теперь Инга не имела возможности общаться с адвокатом и, вдобавок, скрывалась от албанских мафиози.
Джинаро встретился со своими друзьями в Милане, благо до Лугано оттуда рукой подать, пообщался с уважаемыми людьми, и выяснил, что сын того самого луганского адвоката имел успешный бизнес в Калуге — весьма крупное производство итальянских сыров. Наверняка, без Сухих там не обошлось, но так было даже лучше — око за око.
Эта информация оказалось чрезвычайно полезной, и буквально через два дня на процветающую сыроварню обрушилась невероятно пристрастная проверка, выявившая ужасные финансовые злоупотребления, и директора предприятия увезли в СИЗО.
Войдя в положение и сделав поблажку иностранному гражданину, следователь разрешил ему сделать звонок в Швейцарию, во время которого арестованный директор сообщил своему папе, и, так уж вышло, адвокату, что проведёт в русской тюрьме несколько лучших лет жизни, если тот не передаст двум недавно посещавшим его джентльменам все необходимые им бумаги.
Довести до конца угрозы, скорее всего, не удалось бы, но для адвоката из Лугано этого оказалось достаточно, чтобы выполнить простые требования. О необходимости сделать это также высказались и некоторые влиятельные швейцарские политики в приватных беседах, состоявшихся незадолго до этого звонка.
Инга и Тамара получили содержание, а папа вернул себе свою компанию, за исключением проданных десяти процентов, но теперь это было несущественно. Папа избавился от дома, ставшего ненужным ему одному, и перебрался в квартиру в центре Москвы. Я была этому рада — слишком уж много неприятных воспоминаний связывало меня с тем домом.
Перед тем как вернуться в Москву, папа сделал мне подарок.
— Ты стала энологом, Лиза, — сказал он, — мне понравилось твоё вино, и люди, чьим мнениям я доверяю, очень тебя хвалят. Конечно, твой муж, наверное, не будет против, чтобы ты занялась чем-нибудь стоящим на его предприятии, но мне бы хотелось, чтобы ты имела возможность создать своё собственное великое вино без оглядки на кого бы то ни было. Поэтому я дарю тебе наше хозяйство на Сицилии. «Кастелло дей Конти» теперь твой. Никакого кастелло* здесь нет, но есть виноградники, а это намного лучше. И поверь мне, я не знаю никого, более достойного, чтобы владеть этим местом.
*(Примечание. Castello — замок, ит.)
Я была потрясена и не знала что сказать, стояла с широко открытыми глазами.
— Надеюсь, ты позволишь мне иногда приезжать сюда погостить?
— Папочка, что ты, для меня настоящим хозяином здесь всегда будешь ты.
— Нет, моя дорогая, хозяйничать придётся тебе, — ответил он с доброй улыбкой, — я хочу, чтобы ты делала здесь всё, что захочешь.
Я была счастлива. Не потому, что стала владеть хозяйством, а потому, что получила полную свободу и в каком-то смысле признание. Марко сказал, что расстроен, тем, что лишился такого специалиста, как я, но он, разумеется, лукавил. «Зато, — возразила я, — в семью вернулся дом, принадлежавший твоей прабабушке».
