Усатый ушел.
Карина надела платье, поставила на пюпитр ноты. тронула пальцами блестящие клавиши.
— Такой бы инструмент нам в капеллу, в хоровой зал, — проговорила она мечтательно.
— Ага, сейчас, — насмешливо произнес Олег. — Для начала не мешает потолок в зале починить, а то как сильный дождь, так оркестрантам за шиворот капает. Сколько лет обещают дать другое помещение, и все одни разговоры. — Он с досадой махнул рукой. — Михалыч — музыкант замечательный, но директор из него никакой. Не может он ходить на поклон к нашим чиновникам, непригоден для этого.
— Тогда почему капелла не возьмет на эту должность кого-нибудь другого? — поинтересовалась Карина. — Более деятельного, молодого и здорового.
— Ты пойми, Михалыч этот коллектив создал с нуля, для него капелла все равно что ребенок. Ему кажется, что никто лучше него с оркестрантами и певцами не обойдется, а любой директор, взятый извне, будет непременно воровать. В какой-то мере он прав, но вообще-то от его единовластия все уже устали. Должно быть разделение обязанностей, как в других коллективах. Пусть себе дирижирует, а администрированием займется кто-нибудь другой… Давай-ка сыграем разок финал Бетховена.
— Давай, — согласилась Карина.
Они поиграли минут пятнадцать, потом Олег вышел покурить. Через полчаса в артистическую заглянул подтянутый блондин, одетый гак же строго и аккуратно, как усатый:
— Вы готовы? Тогда пошли.
Они снова миновали длинные коридоры и оказались за кулисами главного зала.
— Сейчас ваш выход, — шепнул блондин и исчез.
Из-за кулис Карине был виден край зала, полутемного, окутанного сплошным маревом сизого табачного дыма, и черный, блестящий рояльный бок.
С противоположной стороны кулис появился толстый, потный и красный мужик во фраке.
— Дамы и господа, — объявил он в микрофон, — наша сегодняшняя программа для любителей серьезной классической музыки. Перед вами выступят солисты Государственной классической капеллы Олег Ляшко и Карина Морозова.
В зале раздались жидкие аплодисменты.
Карина успела заметить, как напряглось лицо Олега, и туг же толстяк налетел на нее, едва не сбив с ног:
— Быстрее, быстрее, давайте!
Она шагнула вперед, в яркий, резкий свет прожекторов.
Сцены как таковой не оказалось, вместо нее была низенькая, не более тридцати сантиметров от пола, эстрада. Рояль, на котором конферансье позабыл поднять крышку, был не концертным, а салонным, чуть побольше кабинетного.
Карина поклонилась залу. Пока Олег настраивал инструмент, она искоса разглядывала публику за столиками. Люди не обращали на них никакого внимания, ели, пили, курили, смеялись, разговаривали. Вокруг стоял ровный и непрерывный гул, в дальнем углу в проходе между столиками одиноко танцевала без музыки красивая полуголая девушка с бокалом вина в руке.
И лишь мужчина за столом прямо напротив эстрады смотрел на Карину с интересом и любопытством. Она поймала этот взгляд и решила, что будет играть для этого единственного благодарного слушателя.
Олег быстро тронул одну за другой все четыре струны и кивнул:
— Начали.
Едва раздались первые звуки скрипки, гул в зале стал стихать. Уже в середине первой части бетховенской сонаты Карина ощутила привычное, «концертное» внимание публики, поневоле оторвавшейся от еды и включившейся в музыку.
После Бетховена долго и дружно хлопали. Карина мельком глянула в зал: посетитель за ближним столиком по-прежнему не отрываясь смотрел на нее. Что-то в его облике показалось Карине смутно знакомым, но где они виделись, она вспомнить не смогла.
По окончании «Цыганских напевов» Сарасате из зала на эстраду выскользнул прилизанный, тощий и маленький человечек, затянутый во все черное. Он наклонился к Карине и громким шепотом произнес:
— Играйте потише. Вы отвлекаете наших клиентов, мешаете им отдыхать.
— Пошел ты к черту, — отчетливо проговорил Олег, расслышав, о чем просит метрдотель. — Пусть слушают. Им нравится.
В глазах его зажегся веселый и злой огонек.
Человечек что-то пробормотал себе под нос и убежал.
— Играем Шуберта, и потом перерыв. — сказал Олег Карине.
Она почувствовала, как заражается его азартом: ей тоже стало весело, легко, захотелось играть на полную выкладку, так, чтобы никого не оставить равнодушным, чтобы доказать всем этим холеным, отутюженным холуям, что не все в мире решают деньги.
Шуберт вызвал настоящие овации. Раздались крики «браво», «бис».
Финал пришлось повторить. После этого толстяк конферансье объявил двадцатиминутный перерыв. На сцену вышла певица в прозрачном топике и короткой блестящей юбке и, прижимая к губам микрофон, фальшиво запела что-то по-французски.
Карина и Олег спустились в зал, где с самого края для них был приготовлен столик с закуской и минералкой.
— Кажется, больше нас сюда не пригласят, — смеясь, проговорила Карина. — Мы играли слишком громко.
— Ничего подобного, — Олег с аппетитом взялся за салат, — пригласят. И еще много раз. Вот увидишь.
— Я вижу, тебе тут понравилось, — съехидничала она.
— Очень, — невозмутимо ответил Олег. — Всю жизнь мечтал играть перед обжорами. Надеюсь, Сарасате и Шуберт им немного попортили пищеварение. Слушай, — он поспешно плеснул в бокал воды и залпом выпил, — я сбегаю в артистическую, подканифолю смычок, а то что-то волос совсем струну не цепляет. Ты пока отдыхай.
— Ладно. Смотри не заблудись.
— Постараюсь. — Он перегнулся через столик, поцеловал Карину и вышел.
Девушка на эстраде закончила петь по-французски и перешла на такой же скверный английский.
Ее никто не слушал. В зале снова стало шумно, между рядов взад-вперед сновали официанты с тележками.
— Эй. — услышала Карина у себя за спиной и обернулась.
Прямо на нее пристально смотрел тог самый мужчина, который сидел рядом с эстрадой.
— Не узнаешь меня? — Он поднялся, оставив за столом двоих собутыльников, выглядевших изрядно набравшимися, подошел к Карине и уселся напротив нее.
— Нет, — пожала она плечами.
Странно. Где она могла видеть это довольно правильное, смугловатое лицо с едва заметным светлым шрамом над верхней губой?
Мужчина оперся о стол ладонью, приблизился к Карине почти вплотную, дыша перегаром. Она мельком глянула на широкую, волосатую кисть, лежащую на белоснежной скатерти: между большим и указательным пальцем виднелась полустертая татуировка — маленькая, зеленоватая ящерка с короной на голове и с загибающимся полукругом хвостиком.
И тут Карину кольнуло: Сочи, теплое, ласковое, утреннее море. Покачивающийся на волнах буек. Она держится за него с одной стороны, а с другой на его красном боку лежит эта самая, поросшая курчавыми волосами кисть. Зеленоватая вода плещется вокруг ящерки, мужчина смеется, блестят белоснежные зубы на смуглом, загорелом лице.
Это был питерский предприниматель, с которым первую неделю своего отдыха в пансионате Карина свела тесное знакомство — он так же, как и она, приходил на пляж с рассветом и заплывал глубоко в море.
Татуированный заметил, что Карина узнала его, и довольно ухмыльнулся:
— Ну что, вот и свиделись! Не ожидала? С-су-ка! — Он с шумом втянул носом воздух, хотел придвинуть свой стул ближе к Карининому, но потерял равновесие и едва не опрокинулся. — Черт! — Лицо его блестело от пота, взгляд был шальным и затуманенным.
Карина поняла, что он мертвецки пьян. На всякий случай она поднялась из-за стола.
— С-стой, дрянь. Д-динамистка хренова! — Мужик несильно стукнул кулаком по скатерти. — Скажи, чем я тебе тогда не угодил, ну чем?
Карина не могла поверить своим глазам: за все время их знакомства питерец вел себя исключительно сдержанно и миролюбиво. Да и было-то у них свидания четыре, не больше, после чего они благополучно расстались безо всяких сцен и взаимных упреков.
И вот теперь он сидел перед ней, вернее, полулежал на столе, озверевший от водки, агрессивный, опасный.
— Сейчас же убирайтесь откуда пришли, — холодно произнесла она, стараясь оставаться совершенно спокойной. — Я понятия не имею, кто вы такой.
