Ознакомительная версия.
– Всегда помнить буду. Да только...
Полина и сама знала, что такое «только». Для Федора Солодкова другая жизнь началась, освободился он от ярма крестьянского. Стал по-городскому одеваться, знакомые студенты к нему стали ходить... Но не знала Полина одного – не погиб ее нареченный на промысле. Была уверена: если жив – найдет ее. Петр не искал, в мертвых ее считал. А кто же ввел его в заблуждение? Конечно, Федор Солодков. Ему самому сестра нужна была, он без нее жить не мог, а господинчика этого холеного ненавидел с той минуты, как увидел!
Петр Быков исполнил свое намерение. Шкуна Акима пришла на промысел утром, после пожара. О беде они знали – видели с моря полыхающее зарево, а как подошли к берегу – услыхали и вопли погорельцев. Стонами отвечали рыбаки – у каждого на промысле семья оставалась. Только одинокий Аким молчал, но изгрыз в крошку крепкими желтыми зубами чубук трубки. А на берегу кинулся к нему Петька – грязный, что чертушка, оборванный, пропахший гарью. Но держался он как камень, только губы тряслись.
– Все погибли, – поверился он. – Погорели все. Отец в доме сгорел, матушка выбралась, да не жилец она. И Полины нет нигде.
– Полины? Какой Полины? Умойся, Петруш, скажи толком...
– Идем, идем... Туда нам надо идти, – бормотал парень и немалыми силами увлекал Акима куда-то.
Только к вечеру, когда оставшиеся в живых погорельцы собрались на берегу, снесли своих покойников в одно место, затеяли варить уху – благо кострищ и угольев немало вокруг было, – выслушал Аким молодого хозяина. Выгребли они клад атаманский...
– Что ж мы теперь делать будем? Ты уж не бросай меня, Аким, я сейчас, как кутенок слепой...
– Что ж делать, – вздохнул моряк. – Не брошу я тебя, и не говори об этом. Богатство у тебя теперь немалое, после смерти отца, царствие ему небесное, все тебе отойдет, да и клад этот... Как бы в голову тебе не ударило!
– Не ударит, не бойся. Полюшку мне найти надо! Среди мертвых нет ее, и брата ее нет. Как вверх взлетели! Бежали, должно быть, от огня в пески, пропадут там. Искать надо...
– Полинка-то, Солодкова, что ли? Приглядная девчушка... Значит, слюбились вы, и клад Стенькин вместе нашли. Ты, Петр Никифорыч, эту грамотку-то от атамана крепко береги. А девушку мы поищем. Если жива она – найдем.
Искали ее по всем ерикам, по городам приволжским, и через полгода неугомонных поисков пришла весть, что видели вроде в Астрахани, не то в Саратове Федьку Солодкова. Правду говорили люди – брат Полины встретился, как по волшебству, Петру Быкову на астраханской пристани. Тяжело шагал Солодков, нес мешок с мукой и на господина в костюмчике белоснежном, в шляпе, даже не взглянул. А когда кинулся тот к нему, стал расспрашивать о Полине – закаменел лицом, отвернулся и глухо сказал:
– Померла она. Холера тогда шла, на пароходе заболела Полина и в два дня сгорела. Не знаю, где и схоронили ее – увезли с другими, кто от холеры помер. А почто ты спрашиваешь? К чему она тебе? Ты, вона, – барин. Найдешь себе купчиху, а то и дворянку...
– Да к чему мне, – заикнулся было Петр, но Солодков рукой его отодвинул, мешок на плечи взвалил и пошел тяжко к барже.
И Быков залубенел душой. С пристани сразу в ресторан подался, осадил там бутылку коньяка. Стаканами пил, закусывал хлебной корочкой и во хмелю увидел в зеркале – не себя, отца своего. Вскрикнул в гневе, шампанской бутылкой разбил проклятое стекло и потребовал еще коньяка и цыган. Пошел тут настоящий купеческий кутеж – с битьем посуды, неумеренным пьянством, посвистом и пляской цыганской. Тут же пристали к нему двое – Мишка да Филька, неизвестно, что за люди. Жрали и пили в три горла, нового приятеля чествовали. Потом в другой ресторан закатились, а уж к рассвету подъехали на лихаче к заведению немки Штольц.
– Такую принцесску тебе сыщем – враз все беды позабудешь! – уговаривали Мишка с Филькой, перемигивались за спиной у подгулявшего купчика. А тот сидел осоловевший, мотал тяжелой головой.
В заведении было шумно, накурено, бренчал расстроенный рояль. Гуляли приказчики из большого мануфактурного магазина, плясали с девицами кадрили и вальсы. Компания потребовала отдельный кабинет, коньяка, фруктов. Пришли три барышни – на любой вкус. Дебелая блондинка в лиловом платье, еврейка в оранжевом и тощенькая, русоголовая – в голубом. Она-то и уселась на коленки к Быкову стала щекотить ему подбородок, ерзать, хихикать...
– Полина, Полюшка моя, – бормотал Петр, гладя ее по худеньким, обнаженным рукам, по плечам.
– Ой, что это вы? Вовсе даже не Полюшка, а Нина! Угостите шампанским, хорошенький брюнетик?
– Пошли, пошли... Туда, к тебе... Лодка наша... Шампанское – потом, все потом!
– Вы на ночь или на время?
– На ночь... Навсегда!
– Да куда ж вы? – всполохнулись Мишка и Филька, видя, что матерый осетр из их рук уплывает. – Петр Никифорыч, родной, только гулять начали! Мы ж еще к Ванде поедем!
– Идите в...! – напутствовал дружков-мошенников Быков.
В крошечной комнатушке, где горел над кроватью розовый ночник и душно пахло пачулями, пудрой, жжеными волосами, Быков сорвал с себя галстух, повалился на широкую кровать проститутки и захрапел. Нина только руками всплеснула, сняла с гостя туфли и приютилась рядышком – счастливая, что оставили в покое и можно выспаться.
Ранним утром Быкова нашел Аким. Стучался в тонкую дверь, вздыхал, брезгливо оглядывался. В заведении все спали, отдыхая после хмельной ночи.
– Ой, кто там? – подала голос Нина.
– За Петром Никифорычем... Открой, барышня...
Брякнула щеколда, из проема пахнуло духами. Аким, входя, огляделся. Хозяин спит не раздевшись, девица в одной сорочке кутается в платок, к стене привалилась, дрожит.
– Не бойсь, не обижу. Петр Никифорыч, вставай, домой поехали! Ишь куда тебя, батюшка, занесло!
Петр проснулся быстро, вскочил, обулся. Вопросительно взглянул на Нину. Следуя безмолвной ее указке, ополоснул лицо, утерся и сказал:
– Поехали, Аким. Молодец, что сыскал меня. Спасибо.
Вынул из кармана бумажник, из бумажника – сторублевый билет, отдал Нине.
– И тебе спасибо, красавица, за приют и за то, что не дала прощелыгам меня обобрать. Сама тоже, вижу, не покорыствовалась.
– Ой, да зачем так много...
– Бери. И уходи отсюда. Нет, вот что: пока не уходи. Аким! Позаботишься?
– Сделаем...
– Зря вы это, Петр Никифорыч, – вздохнул Аким уже на улице и выразительно щелкнул себя по кадыку. – И место негодящее...
– Молчи, Аким. Больше такого не будет. В университет поступлю.
Быковское слово крепкое, быковская порода упрямая. Про Полину Петр больше не вспоминал, выучился на доктора, встретил хорошую девушку, женился. Перед самой свадьбой приходила к нему молодушка-мещанка – с мальчишечкой трехлетним. Хорошо одетая, гладкая, веселая... Петр Никифорович не удивился – он лечил народ небогатый, за деньгами не гнался. Своих доставало.
Ознакомительная версия.
