Он работал веслами, хотя это была не байдарка. Он греб в океане, высокие черные волны окружали нос лодки. Уключины скрипели, словно шаги по деревянному полу, когда весла трещали на возвратном гребке. Он все греб и греб, а затем начал тонуть, опускаясь на дно океана. Во сне Джек открыл глаза и обнаружил, что он на пляже, где итальянский сапожник, мистер Фабрицци, держал пару ботинок: «Надень, я их отполировал. Пожизненная привычка так просто не умирает. Надень их и следуй за мной». Джек прошел сквозь девять дверей, и каждую из них открывали сногсшибательно красивые юноши в белых перчатках и синих шапках. Все они были светловолосыми и белокожими, голубоглазыми и высокими, и они не улыбались. Девятая дверь была дверью на небеса. «Ты можешь идти сквозь нее, а можешь и не идти. Ботинки не износятся. Ты пойдешь?» Джек смотрел на небо, которое никогда прежде не казалось таким ярким, и тут оно начало мерцать и разваливаться на части.
Что-то толкнуло его сзади, рывок и дрожь. Мистер Фабрицци грустно улыбнулся: «Все в порядке, у меня есть колодка». Джек осознал, что он имеет в виду обычную обувную колодку из кедра по форме его ноги. «У меняесть твоя колодка. Я смогу сделать тебе обувь в любое время».
Когда Джек вынырнул из сна, кто-то звал его по имени. Его лицо накрывала маска, и какая-то женщина велела ему дышать:
– Все будет в порядке. Вы помните, что произошло? Он покачал головой.
– Вы шли по улице, и вам стало плохо – легкие очень ослаблены. Но все будет в порядке.
Джек был в машине «скорой помощи». Визжала сирена. Врачи подключили к нему разные провода и трубочки. Его словно отсоединили от плоти, мускулов и костей и пытались вытряхнуть. Джеку казалось, что он сидит на своей собственной груди, а кожа напоминала пару огромных брюк, которые на нем только потому, что он держит их руками; если немного подвинуться, то он сразу же выскользнет из тела.
– Вы не могли бы найти Стюарта? Нельзя ли позвонить Стюарту Карпентеру? – Джек не был уверен, говорит ли он на самом деле; казалось, никто не обращает на него внимания. Затем попытался открыть глаза. Женщину, которая обращалась к нему, сменил один из тех высоких, голубоглазых портье из его сна. Джек снова попытался сказать, чтобы его услышали: – Вы мне поможете? Сообщите Стюарту?
Мужчина ничего не отвечал и не улыбался, он просто взял руку Джека и наблюдал за показаниями монитора. Когда Джека переносили на больничную каталку, Стюарт был уже там, он бежал рядом, его красные ботинки скрипели по линолеуму.
Глава VIII
Три звезды в поисках Глэдис
Первое, что увидела Анна в субботу утром, была Флинн, уставившаяся на нее сквозь линзы, вставленные в пробную оправу окулиста. Несмотря на то что в постели было тепло, она почувствовала, как холодно снаружи: в окне виднелось свинцовое небо и почти потерявшие всю листву деревья, похожие на застывших в самолюбовании обнаженных женщин.
– Доброе утро, – сказала Анна внучке. – Как спалось?
– Мне снова снился Оскар де ла Хойа. А еще, что мама вступила в какую-то секту и перестала принимать наркотики.
Анна откинула одеяло:
– Залезай.
Флинн улыбнулась, от чего очки смешно подпрыгнули у нее на носу. Она забралась под одеяло и прильнула к Анне, разглядывая цветы на ночной рубашке бабушки. Через линзы 20/100 они выглядели, словно маленькие розовые океаны. Флинн включила радио:
– Эта песня называется «Клубничное письмо 22». Ее уже передавали вчера.
– Ты совершенно права. – Анна напевала слова, которые она помнила. Она нашла эту радиостанцию несколько месяцев назад, вскоре после того, как объявились Марвин и Флинн. Там играла только музыка семидесятых, и ей понравилось каждое утро просыпаться под нее. Эти мелодии возвращали ее к самым счастливым моментам жизни. Каждое утро, слушая «Пятое измерение» и Роберту Флэк, она могла на несколько минут уплыть из реальности и заново пережить чувства, которые испытывала в первые годы брака. Тогда они с Хью были так заняты, что могли провести вместе лишь один час в день – вечером на крыльце с бокальчиком спиртного перед сном. В достатке того времени вечерние шестьдесят минут с Хью были для Анны раем, в который ей не терпелось попасть.
Она повернулась к Флинн и засмеялась, увидев, как глаза внучки сверкают под толстыми стеклами, словно крошечные рыбки. Анна придвинулась поближе и вдохнула сладкий аромат еще сонной девчонки – сквозь детский шампунь и цветочное мыло пробивался какой-то резкий запах – похоже на глину.
– Кто поет эту песню? – спросила Флинн, когда сменилась музыка;
Анна прислушалась:
– Билл Витерс.
– Она называется «Ты больше не увидишь солнечного света».
Анна кивнула. В любви Флинн к музыке семидесятых была некая ирония, импонировавшая ей. В долгих автомобильных поездках Поппи и Хью слушали музыку в стиле кантри – Поппи ненавидела все остальное, и Анне приходилось им подчиняться. Теперь ей было приятно видеть, как загоралось лицо Флинн, когда она приносила диски Джима Кросса или Глэдис Найт.
– Мы сегодня пойдем по магазинам? – спросила Флинн.
– Вообще-то мы не планировали. Или тебе что-то нужно?
– Сегодня суббота, – сказала Флинн, – и по сниженной цене продается курица.
Анна рассмеялась. Первые несколько недель, когда приехали Марвин и Флинн, она часто ходила в супермаркет – раньше, когда она жила одна, запасы не заканчивались у нее так быстро. У Флинн был хозяйственный склад ума: она всегда информировала Анну, когда в упаковке на двадцать четыре рулона туалетной бумаги оставалось всего шесть.
– Ты напоминаешь мне мою бабушку, – сказала Анна. – Если тебя послушать, можно подумать, что ты пережила времена Великой депрессии.
– Ну, я и пережила. И ты и я, – мы обе пережили. Мы жили по соседству в Монтане. Ты разводила коров и цыплят, а я пекла пироги и держала прачечную. У нас на двоих было одиннадцать детей. Одной из них была Поппи, я ее родила. Тогда она тоже была несчастна и тоже душевнобольная, а может, глухонемая. Поппи видела духов и параллельные миры, так же как мы с тобой сейчас.
Анна научилась игнорировать многое из фантазий Флинн. Несмотря на то что говорил Марвин, ее не беспокоило, что девочка рисует в своем воображении другие жизни. Миллионы людей по всему миру верят в переселение душ – это не кажется таким уж неправдоподобным и, наверное, не является поводом для тревоги. Анна не была уверена в том, что не верит в такие вещи. Что ее действительно тревожило, так это завороженность Флинн смертью и умиранием. Это пугало ее, пугало до холодной дрожи. И она решила – пока – просто игнорировать все необычное в словах или поведении девочки. Хотя ей это удавалось не всегда.
