— Откуда? У нас срок пять недель. Но я думаю, пацан.
— А почему говорить не будете? Мне же сказали.
— Да… — Шерхан кривится, у него явно портится настроение, — я тут зятя все стебал, а теперь мне бумерангом прилетело. Не хочется ему давать повод позубоскалить.
Отношения Шерхана с родней сложные и запутанные, я туда точно лезть не стану. Меньше знаешь, крепче спишь. Да он и сам решает съехать с темы.
— Ладно, Тимур, ты мужик, тебе самому со своей женой разбираться. Денег на остров домажу, но ты подумай хорошенько еще раз. И вот еще что, мы как-то говорили с тобой, что стране нужна новая кровь, пора тут порядок наводить. Ты об этом тоже подумай. Нам не только нужны хорошие бизнесмены, нам политики нужны. А хороший политик — это в первую очередь хороший семьянин. Иначе нет у народа к нему доверия…
Минут пять мне втирал, как я и думал. Как бы так извернуться, чтобы он от меня отстал? Ну не прет меня от политики, там сплошь грязь и лицемерие. Но я не самоубийца прямо заявлять об этом Шерхану. Сижу с умным видом, не отсвечиваю. Когда-то же ему надоест проповедовать?
А когда к делу перейдет, тогда и поговорим. Может, вместо меня кто найдется, пошустрее и посговорчивее. Вон Леха, его главный безопасник. Отличный парень, харизма так и прет, и Шерхану в рот смотрит. Вот его пускай и сватают на губернатора.
Наконец, Шерхан меня отпускает. Перекидываюсь парой слов с Лехой и лишний раз убеждаюсь, что такого даже в президенты можно. Сажусь за руль и направляюсь туда, где не был почти три года. В свой старый дом.
Глава 28
В свой городской дом еду со смешанным чувством. Теперь я понимаю, что был там по-настоящему счастлив, пускай и недолго, пока в нем жили Доминика и Полька. Я бы многое отдал, чтобы вернуть те дни. Чтобы все исправить, изменить.
Но захочет ли вернуться туда Доминика? Может, она решит остаться на побережье, а мне придется летать к ним время от времени, чтобы повидаться с детьми. Потому что основной бизнес здесь, и семья моя тоже должна быть здесь.
А значит, мне надо сделать все, чтобы Доминика захотела сюда вернуться.
Подъезжаем к дому. Я за рулем, Илюха рядом. Чего-то он нервничает, поглядывает на меня странно — я такое с полпинка секу.
— Если есть, что сказать, не тяни кота за яйца, — предлагаю.
— Да нет, — мотает головой после секундной заминки. Ну нет, так нет.
— Илья, надо дать задание кадровикам, пускай подберут персонал. Для начала обзвонят тех, кто раньше у нас работал, если надо, поднимем зарплату. А это что за херня? — перебиваю сам себя, подъезжая к воротам. — Ты же говорил, дом на сигнализации? Только клининговая компания раз в месяц приходит. А что тут охрана делает?
Илья мнется и мычит что-то невразумительное, а у меня сердце делает кульбит, когда перед машиной отодвигаются ворота.
Во дворе возле дома песочница. И качелька детская, откуда? Не было их тут. Выскакиваю из машины и иду к дому.
В песочнице лежат пластиковые игрушки, ведерко с лопатой. Как будто их хозяин ненадолго отлучился. Или хозяйка, потому что ведра два, как и лопатки.
Рядом большой игрушечный самосвал, возле качели самокат. Сердце начинает подозрительно дергаться, в голове шум — кровь с силой лупит в виски.
Оборачиваюсь на Илюху, он смущенно разводит руками:
— Доминика Дмитриевна просила не говорить.
И в самое сердце врывается восторженный крик:
— Папа приехал! Мама, там папа приехал!
На крыльцо выскакивает Полька, принцесска моя ненаглядная, а за ней… Не могу, ноги не держат. Не сажусь, а падаю на бортик песочницы — как он под моим задом не треснул, не знаю. На совесть, видать, сделан.
За Полькой на крыльцо выбегает Тим. Сын. Мой. Родной. Белобрысая шевелюра, голубые как у всех Большаковых глаза. Я слепой идиот, даже спорить не буду.
Полинка быстро перебирает ножками и через секунду болтается у меня на шее. А пацан мой неповоротливый еще, ножки маленькие, боится сам с крыльца слезть. Разворачивается задом и пыхтит, со ступеньки на ступеньку переползает.
Да что ж я за отец, если сыну своему с крыльца не помогу сойти? Делаю усилие и встаю, хоть ноги и дрожат. Придерживаю Польку — прости меня, прости, мое сердце ходячее, но я так виноват перед ним…
Иду с к крыльцу с болтающейся на шее Полькой, подхватываю сына, и когда он обнимает меня липкими, пахнущими карамелью ручками, я будто проваливаюсь с головой в чистое, прозрачное озеро.
— Сынок, — шепчу, целуя выгоревшую макушку, — привет, сынок!
И с удивлением понимаю, что ничего во мне не изменилось. Я не стал его больше любить, значит, я и раньше знал? Нутром чуял, сердцем чувствовал, головой только не понимал.
Я полюбил не чужого ребенка, а собственного сына, и любить его больше я не стану. Это она мне стала ближе в тысячу раз. Ближе и роднее.
Поднимаю голову. Стоит на крыльце и смотрит на нас. Рядом старый черт Роберт в фартуке, одну руку в бок взял, второй в меня тычет.
— Вы только посмотрите на него! И где же вас носит, Тимур Демьянович? Мы тут его ждем, пироги каждый день печем, все глаза проглядели. Между прочим, двенадцатый по счету сегодня. Хорошо, хоть сегодня явился!
Опускаю детей на землю и в два шага оказываюсь возле Ники. Хватаю в охапку и сдавливаю так, что она лишь ахает.
— Тимур!
Наклоняюсь и шепчу в самое ухо:
— Даже не знаю, чего мне сейчас больше хочется, задушить тебя или ремня дать за Тимоху.
Она тянется, берет в ладони лицо — они у нее ванилью пахнут и яблоками, — и целует. Щеки целует, глаза, губы.
— С днем рождения, Тим! Как хорошо, что ты вернулся, мы так тебя ждали! Мы с Робби испекли твой любимый насыпной пирог. Мы его каждый день печем, Тим…
Отодвигаюсь и всматриваюсь в ее красивое личико. Двадцатое августа. Сегодня мой второй день рождения, а я и забыл совсем.
Тридцать лет назад пятилетнего мальчишку нашли под забором детского дома. Тридцать лет у меня не было, куда возвращаться. И к кому.
Доминика смотрит блестящими черными глазами, часто-часто моргает, и мне не надо никаких слов, чтобы понять.
Меня ждали. Меня любят. У меня теперь есть дом и семья. У меня есть любимая жена, дочка и сын. И если я сейчас сдохну от счастья, то буду последним дураком.
* * *
— Вот видишь, никто нас не ищет, — этот невозможный мужчина, мой муж, надсадно дышит в висок, продолжая вжиматься между бедер. — Ты правда думала, что я буду терпеть и ждать ночи?
— Что ты им сказал? — пытаюсь восстановить дыхание, но не могу удержаться и трусь об его колючие щеки, пока тело пронизывают сладкие судороги.
— Сказал, что будем играть в прятки, и папа пошел прятаться.
Мы с Тимуром в моей бывшей комнате под лестницей. Там снова сложен инвентарь, диван уже убрали, но Тимур обошелся без всякой опоры. Просто поднял меня на руки и вжал в стену.
— Так это они тебя, наверное, ищут? Тим, надо идти, они будут плакать.
— Я попросил Робби их отвлечь.
— Все равно пойдем, я волнуюсь.
— Ты лучше засекай время, через час я тебя жду здесь. Можешь выставить таймер.
— Через час я буду гулять с детьми, Тим, я не смогу.
— Это ты завтра не сможешь. Ходить. Я с тебя еще за Тимона не спросил. Ночью готовься.
Мы говорим и все время целуемся. Я знаю, что за пошлостью Тимур скрывает свою уязвимость.
— Не надо, Тим. Просто скажи, что ты меня любишь.
— Люблю, — он так сдавливает в объятиях, что у меня, кажется, хрустят кости. — Но за Тимона все равно спрошу.
Я так долго его ждала, а он все равно появился неожиданно.
С тех пор, как я приняла решение вернуться в дом Тимура, ждала его каждый день. Работы было невпроворот.
Дом стал совсем нежилым, и хоть там убирали каждый месяц, казалось, в нем от людей отвыкли даже стены. И вдохнуть в него жизнь оказалось непростым делом.
Сначала предстояло вернуть персонал, и здесь мне очень помог Роберт.
