Розенберг задумчиво пыхтел трубкой, распространяя по комнате крепкий вишневый аромат. Диана помахала рукой, разгоняя клубы дыма, потом встала и отворила форточку. На улице шел дождь, и в кабинете сразу почувствовалась сырость.
– Ты так яростно защищаешь Ольгу. Неужели ты к ней не ревнуешь, неужели не хочешь, чтобы я думал о ней дурно? Вдруг, если я ее возненавижу, то полюблю тебя?
– Она – твое прошлое, она часть тебя. Как я могу ревновать тебя к тебе самому? – почти прошептала Диана, подошла к мужу и положила ладони ему на плечи. Он склонил голову и прижался губами к ее руке.
– Это не только прошлое… – сказал он очень тихо.
– Я знаю…
Некоторое время они стояли так, и Диана вдруг поняла, что имела в виду Таня, спрашивая, бывают ли у них ТАКИЕ моменты. Дело было даже не в том, что они поняли друг друга, наоборот, к ней вдруг пришло ясное осознание, что они станут теперь единым целым, даже не понимая друг друга. Даже не любя, а скандаля и ссорясь и, не дай бог, изменяя, они станут одним организмом. Ни расстояния, ни разлука, ни другие женщины не смогут разорвать образовавшейся между ними связи.
– Спасибо тебе, зайчик. Знаешь, сначала я прямо взбесился, когда ты сюда приехала, а теперь думаю, что ты поступила правильно. Ты, ясен перец, несла полную чушь, но это была утешительная чушь. Мне действительно стало легче. Помнится, в начале дискуссии ты что-то говорила об антрекотах?
Она посмотрела на часы – настоящие золотые часики с бриллиантами. Розенберг подарил их Диане после первой брачной ночи. Она пришла в восторг, все не могла на них наглядеться, пока не сообразила: дорогим подарком он откупился от нее за собственную грубость, когда упрекал ее в том, что она не невинна. И теперь каждый раз, когда она смотрела на часы, ей становилось немного неловко.
– Уже почти одиннадцать, антрекоты закрылись. В соседнем парадном есть круглосуточный магазин, попробую купить там пельменей или котлет.
– Нет, зайчик, я сам схожу. Район тут спокойный, но лучше не рисковать.
Она хмыкнула.
– Намекаешь на историю нашего знакомства? Ладно, можем поступить проще. Давай по телефону закажем пиццу.
– Давай! Я никогда в жизни не заказывала.
Розенберг погладил ее по голове.
– Ты много чего еще не делала…
Уже направляясь к телефону, он вдруг остановился и задумчиво посмотрел на нее.
– Слушай, неужели я в тебе не ошибся? – спросил он. – Разве может такое быть? Сначала я удивился, какая ты добрая и честная, потом, когда мы уже поженились, подумал: нет, она банальная охотница за богатыми мужиками… А теперь думаю, первое впечатление меня не обмануло…
– Обмануло, – рассмеялась Диана. – Конечно, я охотница за богатыми мужиками. Знай, с кем живешь.
– Да, совет не напрасный. Но на практике, увы, он неприменим. Никто не может знать, с кем он живет на самом деле. Вот я жил, думал, у меня жена и дочери, одна приемная, две родные, а теперь оказывается: и жена у меня была чужая, и дочери не мои…
– Все, хватит! – отрезала Диана и промаршировала мимо оторопевшего мужа в прихожую. – Я не желаю это больше слушать. Я уезжаю в Петергоф, а ты сиди тут и ковыряй свои обидки.
– Но ты моя жена и должна меня поддерживать в горе. – Он усмехнулся и протянул к ней руку, но Диана ее отстранила.
– В горе – да! А в истерике – нет! Какое у тебя горе? Когда Ольга умерла, это да, это было горе. А сейчас? Дочери живы, здоровы, одна замуж вышла, две другие в элитной школе учатся. Это горе, по-твоему? Или, может, то, что ты богатый человек, – трагедия? Да ты вообще с ума сошел!
– Диана!
Но она яростно рылась в галошнице, отыскивая свои туфли и бормоча:
– Горе у него страшное! Дети оказались не от него! Да ты сам сколько раз говорил мне, что главное в человеке – это душа, а тело – только вместилище души. Так какая тебе разница, что в зарождение тел твоих дочек участвовал не ты, а другой? Ты же слушал, как они толкаются в животе, ты же волновался, когда жена была в роддоме, ты укачивал их по ночам, а потом водил в школу! Ты переживал, когда они болели, ходил с ними по музеям…
– По музеям – нет, – улыбнулся Розенберг. – Мы врали, что идем в Кунсткамеру, а сами отправлялись в кино или в луна-парк.
– Вот видишь! И теперь ты хочешь мне сказать, что вся твоя любовь к ним и их любовь к тебе, все переживания и страхи, все радости стоят меньше, чем одна-единственная клетка? Если главное – душа, какая, черт возьми, разница, из какого материала построено ее вместилище? В общем, пока! Я еду в Петергоф. Или нет! Я уезжаю к маме! – Диана злорадно расхохоталась. – Да, именно к маме! И буду там сидеть, пока ты не поумнеешь.
– То есть вечно? – хмыкнул Розенберг.
– Пока, дорогой!
Она хотела хрястнуть дверью, но от этого выигрышного жеста ее удержал роскошный вид этой самой двери. Вдруг отвалится резной наличник или позолоченная ручка?
Вопреки Дианиным ожиданиям родители ей не обрадовались.
Они по-прежнему жили в своей коммуналке, хотя Розенберг несколько раз предлагал им обменяться с доплатой или переехать в Петергоф.
– Ты зачем приехала? – спросил отец. – У мамы под юбкой прятаться? Сейчас попьем чайку, и я отвезу тебя к мужу.
– Никогда нельзя уходить из дома, как бы вы ни поссорились, – поддакнула мама. – Вернись и врежь ему как следует! Покажи, что ты в доме хозяйка, мужчины это любят.
– Мы не ссорились, – буркнула Диана, снимая туфли, – наоборот.
– Что – наоборот? Слишком счастливы вместе? – вспомнила мама любимый сериал.
– Яша захотел побыть один, он готовится к докладу. А мне одной тоже скучно. Мы с Таней Миллер были в кино, а теперь вот я к вам приехала.
– А мы уж шкаф отодвинули. – Отец решил сбавить обороты. – Ладно, одну ночку и так перекантуемся.
Мама подала чай на кухне. Папа, как обычно, устроился на подоконнике с папиросой. Диана выдвинула из-под стола табуретку и обнаружила на ней вязанье – мама вязала на продажу очередную шапку. Все было как всегда, но Диана не ощущала больше своим домом эту квартиру, в которой провела почти всю жизнь. Она отнесла вязанье в комнату, положила на рабочую коробку и задержалась, рассматривая знакомую обстановку. Неужели на этом диване она провела тысячи ночей в грезах о Володе Стасове? Воровато оглядевшись, она отодвинула эстамп, изображающий гробницу Тутанхамона и неизвестно с каким смыслом висящий на стене возле ее кровати. Надпись карандашом «Володя Стасов the best» никуда не исчезла. Как это было глупо, умилилась Диана собственным подростковым томлениям и быстро стерла сакральную надпись папиным ластиком.
– Слушай, вот мужа твоего нет, и у меня такое чувство, будто ты не вся пришла, – задумчиво произнес папа и посластил чай во второй раз. – Ты мне голову-то не морочь, Диана. Поссорились вы!
