Но времени отберут много. Несколько часов точно.
- Против, - Воскресенский резко встает. – Я дочек сам уложу. Работай.
И вновь меня терзает резонный вопрос: зачем ему я? Но повторить его вслух не рискую. Пользуюсь тем, что суровый циник идет мне на уступки. И стараюсь не думать о том, чем мне это грозит, когда придет час расплаты. Такие, как Воскресенский, ничего не делают просто так.
Константин
Свет на кухне горит до глубокой ночи. А я упорно пытаюсь это игнорировать. Дочки давно спят наверху, я склонился над бумагами в своем кабинете. Но абстрагироваться не получается. То и дело поднимаю взгляд на приоткрытую дверь. Немного непривычно, что в столь позднее время в доме кто-то есть, кроме нас с малышками. Хозяйничает, гремит посудой и изредка бубнит что-то, будто читает заговор.
Заставляю себя вернуться к работе, но внимание рассеивается. Перед глазами расплываются документы Славиных, Пономаревых и еще одно дело, которое я взял пару недель назад. Все они срочные и не терпят отлагательств. Особенно то, что касается Веры. Это отныне в приоритете.
- Так, и что мы имеем… - выдыхаю, пытаясь сосредоточиться, и переключаюсь на экран ноутбука.
Открываю базу моей фирмы, вбиваю в строку поиска фамилию Пономарев. Открываю все связанные с ним файлы. Тот пакет документов, что у меня есть, чуть облегчает задачу и одновременно запутывает клубок. Потому что теперь мне предстоит взглянуть на дело под другим углом. С позиции разведенной во всех смыслах супруги. И найти зацепки, которые помогут мне… похоронить самого себя.
- На хрена это мне? – в очередной раз задаюсь вопросом, но ответа так и не нахожу. Хрипло кашляю, прикрывая глаза ладонью. Даю себе секунду передышки.
Неосознанно прислушиваюсь к слабым, едва уловимым звукам, доносящимся из кухни. Втягиваю носом аппетитный аромат выпечки. Такими темпами у меня весь дом будет пахнуть Верой Сладковой. Все-таки девичья фамилия у нее говорящая. Словно специально для этой девушки-кондитера подбиралась.
Не выдержав, я откладываю бумаги и выхожу из кабинета. Не замечаю, как оказываюсь на пороге кухни и стопорюсь в дверном проеме. Взгляд скользит по аккуратной фигурке в поварском фартуке, суетящейся возле духовки.
- Не спится, Константин Юрьевич? – бесстрастно бросает Вера, как бы невзначай, будто говорит сама с собой или повторяет один из рецептов. При этом даже не оборачивается. Но чувствует мое присутствие.
- Не особо, - отодвигаю стул и занимаю место во главе стола, откуда открывается наилучший обзор.
Барабаню пальцами по дереву и наблюдаю, как Вера берет прихватку, открывает дверцу духовки и достает оттуда противень. Перекладывает поостывшие эклеры на блюдо и убирает в сторону.
- Говорят, плохой сон у тех, у кого совесть нечиста, - на миг она оборачивается, все-таки удостоив меня взглядом. Холодным и острым, как ледышка, сорвавшаяся с крыши десятиэтажного дома и летящая прямо в темечко. Меткое попадание – и ты труп.
Оставив меня биться в предсмертных конвульсиях, возвращается к готовке. Ставит сотейник на плиту. Вливает и насыпает туда какие-то ингредиенты. Будто варит зелье.
Не иначе как колдует. Рыжеволосая ведьма.
- Совесть - это атавизм. Говорят, для того чтобы стать хорошим адвокатом, надо убить в себе ее, - произношу безэмоционально, осматривая продукты на столе. Вера развела на кухне бардак, но такая ерунда давно меня не злит. Малышки приучили относиться ко всему философски, иначе я бы свихнулся за эти четыре года.
- Что ж… - Вера вдруг замирает, опустив ладони на столешницу и наклонившись. Стоит спиной ко мне, так что я не могу видеть ее лица и читать эмоции. – Надеюсь, вы не верите всему, что говорят, и сохранили в себе хоть что-нибудь человеческое, - выпаливает прямо, четко, без прикрас.
И умолкает, погружаясь в свои мысли. Я тоже не выдаю ни слова. Зацепившись взглядом за бутылку коньяка на столе, поднимаюсь к посудному шкафу. Беру стакан и, плеснув в него немного алкоголя, кручу в руках. Прохаживаюсь по кухне, пока не останавливаюсь рядом с Верой, окутанной дымкой ванили.
Упираюсь бедром в край столешницы и ощущаю на себе испытывающий взгляд. Боковым зрением замечаю, как Вера приближается ко мне. Подходит вплотную.
- Мешаю? – вскидываю голову. Встречаюсь с сине-зелеными озерами, всматриваюсь в нахмуренные черты лица, замечаю несколько кудряшек, выбившихся из-под коричневой повязки, при помощи которой Вера убрала волосы перед готовкой.
- Немного, - нагло кивает и, подавшись вперед, забирает у меня стакан. - Вы если хотите сказать мне что-то, давайте честно и прямо, - припечатывает меня хлесткой фразой.
Пока я пребываю в ступоре, она взбалтывает коньяк, подносит стакан к свету, доливает в него еще немного из бутылки. Прищуривается, оценивая уровень, и потом выливает содержимое в сотейник.
- Есть, - машинально соглашаюсь. Но очередной взгляд-выстрел возвращает меня в реальность. – Точнее, спросить. Зачем Пономарев тебя преследует, Вера? Вечером его машина опять мелькала в твоем дворе.
Пытаюсь сглотнуть ком в горле, но ощущаю стягивающую сухость, от которой приходится закашляться. Осознаю, что едва не выдал себя. Ведь я не должен знать, как выглядит Пономарев и на каком автомобиле ездит. Однако Вера так поглощена работой, что упускает мою оговорку.
- Он хочет, чтобы я дальше занималась кафе и… - поворачивается к плите, чтобы избежать зрительного контакта с мной. - Чтобы я вернулась к нему. Готов даже беременную любовницу выгнать, - качает головой и понуро опускает плечи. – Правда, предварительно ребенка у нее отобрать. В качестве трофея. Потому что я не смогла ему родить, - признается неожиданно.
Мысленно записываю этот факт на подкорку памяти, отчаянно стараясь подавить в себе эмоции. Но тщетно. Они накатывают волнами и душат, потому что я подсознательно провожу параллель со своим прошлым. Болезненные воспоминания немного дезориентируют. И я понимаю, что Пономарев – жалкий слабак, если решил пойти легким путем, заделав ребенка на стороне. Очередное свидетельство того, что с его стороны не было никакой любви. Лишь желание обладать и собственнические чувства. Что он и продолжает демонстрировать Вере.
- А ты что думаешь? Ты уверена, что все кончено? – прощупываю почву, за что получаю разрушающую лавину негатива от нее. – Перед тем, как развести супругов, им не зря дают время на примирение, - резонно отмечаю, но мое уточнение выглядит как попытка оправдаться.
- Предателей не прощают, - фыркает она гневно, становясь напротив меня и складывая руки на груди. – Я никогда не смогу принять две
