совсем с другим связан.
— Наконец-то я по-настоящему куда-то поеду, — произносит Каро в проблеске осознания собственной ситуации, как в люцидном интервале прямо. Сквозь грусть у нее пробивается улыбка, а это большая редкость. — С родней его я уже общаюсь, учу иврит — не такой, кстати, сложный язык. Менталитет у них открытый, динамичный. Мне нравится это. Но… — она смотрит на меня, а в больших, черных глазах у нее блестят слезы: — Кати, я уеду и брошу тебя.
Раскрываю было рот, чтобы успокоить ее, но она сама говорит:
— Скажи, что ты на меня не сердишься. Ведь не сердишься, правда? Ты можешь говорить прямо.
Зайка, кошечка, дорогая… конфетка-сахарок, как у нас с Рози — как только девчонки не называют друг дружку. А Каро… никогда я не звала ее никак — она терпеть не могла подобных прозвищ, вернее, откровенно их не понимала. Сейчас мне хочется назвать ее каким-нибудь ласковым именем, чтобы она почувствовала, что я люблю ее со всеми ее причудами и заскоками, всеми болезнями и недугами. Люблю, насколько можно любить подругу.
И я говорю ей лишь: — Ка-а-а-аро-о… — и обнимаю нежно-нежно.
Пусть нежность моя перельется в нее, пусть растопит то страшное обморожение, в котором так давно уже пребывает ее заледенелый разум, пусть согревает потеплее их тамошнего солнца всякий раз, когда вдали она вспомнит обо мне или когда ей, может, о чем-нибудь стоскуется.
В ее страшной, неизлечимой болезни нет моей вины, но я невольно стала триггером. И несмотря на это, она не внушала себе, что виновата я, не отвернулась от меня. Нашла меня, анализировала и даже принялась лечить.
Ее «лечение» — это ее самотерапия. Ей было важно выговориться и применить на мне свои познания, включить меня в свой микрокосм. Присматривать за мной, учить уму-разуму, порой невпопад, порой безжалостно — словом, заботиться. И теперь ее тревожит, что заботиться обо мне она больше не сможет.
Меня накрывают с головой и ее забота, и ее тревога, и я включаюсь в ее слезы. Давненько я не видела, как Каро плачет. Она очень редко плачет, но улыбается еще реже.
Вряд ли Каро понимает, что значат для меня ее слова и слезы. Вряд ли была бы в состоянии понять даже, будь она здорова — слишком разный у нас с ней темперамент.
— Я всегда найду на тебя время, — обещает она. — Не брошу.
— Знаю.
— Всегда можешь мне позвонить. Конечно, теперь, когда у меня Сим и Яри, это многое усложняет, но многое и упрощает в значительной мере.
Не то чтобы Каро просила у меня разрешение на выезд — она отпрашивается у самой себя.
Каро рассказывает, что «это» будет уже скоро, на днях, и я понимаю, что мы с ней видимся в последний раз.
Будто только сейчас заметила, спрашиваю:
— Так а где малой?..
— На обследовании. Сим повез. Женья с ними на всякий случай.
«Женья» — это Евгения Михайловна, русскоязычная няня Ярона, которую Симон «выписал» из Израиля, по образования, кажется, логопед. Она тоже едет с ними — обратно — в Тель-Авив. Да, состоятельность мужа порой многое упрощает.
Как, например:
— Сим показывал мне, где мы будем жить — там просто обалденно! А вообще, в Тель-Авиве жизнь непомерно дорогая. Гораздо дороже, чем в Берлине.
— Ну, Симон-то потянет…
— Сим потянет, — соглашается Каро. — Кроме того, у него там, действительно, родственников много, а здесь — никого. Кстати, есть у него там один троюродный брат — врач-радиолог, тридцать восемь, не женат. Такой симпатяга.
— Мгм-м-м, — улыбаюсь я.
— Глядишь, через пару месяцев все уляжется, приедешь в гости — познакомлю. С этим или с другим. Они там все красавчики.
— Я слышала, они там все и консервативные жутко. Сразу — замуж, адвокат плюс брачный контракт. Домашний арест под невыездом.
— Да, у них там все по-серьезному, — подтверждает Каро без тени улыбки, при этом взгляд ее недоумевает: «А в чем проблема?»
Если муж состоятельный и работать не надо — разве ж это плохо…
Короче, в представлении Каро это никакое не прощание, а чтобы она пыталась меня с кем-нибудь познакомить — это не ново, но по-новому трогательно. Понимаю, что я у нее где-то «тут», причем давно там поселилась. Поэтому такие мелочи, как смена места жительства, да что там, субконтинента ничего не меняют. Это сильно.
В который раз гадаю, что с ней будет, что будет с ее болезнью, долго ли она протянет в новой роли жены и матери и сколько протянет в общем. На данный момент прогноз почему-то вырисовывается утешительный.
Поскольку мы не прощаемся, то и в дверях Каро вместо чего-то «такого» говорит спокойно, будто мы увидимся завтра:
— Хорошо — теперь могу оставить тебя и не переживать. Но сама-то ты понимаешь, что так нельзя.
— Как — «так»?
— «Так» — в смысле одной.
— Слушай, у меня все хорошо.
— О, нет, — говорит Каро с твердой уверенностью. — У тебя далеко не «все хорошо». Симон рассказывал мне про твой «отъезд» во время моих преждевременных схваток.
Мать твою, думаю, поражаюсь я этому твоему Симону. Поражаюсь.
— Я поняла, что ты лишь устранила симптомы, но не вылечила недуг. Причем все проблемы исходят от тебя, это я тебе уже говорила.
— Симптомы — это Рик? Его нет и не будет. Сожалею, если Нина заливает тебе обратное, пытаясь настроить против меня.
Стараюсь не ругаться на последних метрах, говорить спокойно и равнодушно.
— Его нет рядом, но он есть у тебя в голове. До него не было ничего похожего, а теперь ты тоскуешь. Я знаю, Кати, что такое одиночество — теперь и ты по-настоящему его ощущаешь. Собаку, вон, завела.
— Мне ее подкинули.
— Я тебя умоляю. Короче, я работаю над анализом — тебе. Надиктую, пришлю — просто прослушай, когда будет свободная минутка, а ты сама — в состоянии воспринимать. Пока.
Может, она специально устроила сейчас весь этот отвлекающий маневр, чтобы избежать долгих и грустных прощаний.
Я — это не Каро. Выхожу от нее и осознаю, что больше ее не увижу, вернее, когда увижу — сама теперь не знаю. Меня начинает трясти, как на аттракционах в юности, только без гормона счастья.
Уже отойдя от их дома, с другой стороны улицы вижу Симона с ребенком в сопровождении няни Евгении Михайловны. Меня подмывает подскочить к нему, удостовериться, что все в действительности так, как сказала Каро, что она ничего не насочиняла, и они и правда уезжают в Израиль. Нелишним будет также сигнализировать ему, что я за ним наблюдаю,
