совершенно иное тело, чьего лица я не вижу, но догадываюсь по габаритам, кто бы это мог быть.
— Куда класть прикажете? — вежливо осведомляется Валентин Аскольдович, стараясь не дышать на меня перегаром.
Но, даже если бы он вообще перестал дышать, его перегарный дух неубиваем. Хотя на сей раз, кажется, это уже «двойной удар».
— Дамир!.. — чуть не вскрикиваю я от шока, приподняв поникшее лицо.
— Давайте я вашего драгоценного к вам в комнату занесу, — решает за меня Валентин Аскольдович.
— Но… — пытаюсь слабо сопротивляться.
«Но он — не мой драгоценный», — хочу сказать я и прикусываю себе язык.
А некогда знаменитый тенор уже втаскивает чёрную глыбу в дверной проём. Никогда бы не подумала, что Валентин Аскольдович, оказывается, ещё в состоянии что-то таскать, кроме стакана или рюмки.
Не церемонясь, он скидывает Тарханова прям посреди моей комнаты, как мешок с картошкой, и характерно отряхивает руки.
— Сейчас раскладушечку вам принесу, — хихикает Валентин Аскольдович и выпрыгивает обратно в коридор.
Я на цыпочках подбираюсь к Дамиру. Он… реально без сознания. Как он здесь очутился?..
— Дамир?.. Дамир, ты слышишь меня?.. — пробую его растолкать, но это бесполезно.
Снова в дверях маячит наш театрал, уже с раскладушкой наперевес.
— Валентин Аскольдович, — шепчу я, — как он тут очутился?
— Вы о Дамире Казимовиче?
У меня округляются глаза.
— Так он ещё днём пришёл, вас ждал. А потом уснул у меня в нумерах, — Валентин Аскольдович снова хихикает. — Ну, не мог же я бросить напарника…
— Собутыльника? — перебиваю я строго.
— Мы только чуть-чуть, за знакомство. И, знаете, Ирина Вадимовна, это прекрасный человек! Прекрасный!
— Да тише вы! — шиплю я, приставляя палец к губам. — Яся спит!
— Простите, уважаемая, — виновато вздыхает Валентин Аскольдович.
И принимается устанавливать раскладушку, которая немедля занимает практически всю свободную часть комнаты. Теперь тут ни выйти, ни пройти — полный абзац…
— Доброй ночи, милая.
— Валентин Аскольдович, — останавливаю я соседа, когда тот уже порывается уйти, — зачем вы его ко мне приволокли, раз он уснул у вас?
Тенор смотрит на меня с осуждением:
— Как же вы не понимаете, Ирина Вадимовна? — он манерно всплёскивает руками. — Он же вас звал сквозь сон. Ну, не могу я разлучать любящие сердца. Не могу. Доброй ночи.
— Доброй… — на автомате роняю я и перевожу взгляд на неподвижно валяющегося Тарханова.
Во попала…
— Дамир?.. Дамир, пожалуйста, встань, — упрашиваю я бесчувственное тело, принадлежащее, в теории, моему начальнику.
Вот только узнать сейчас господина Тарханова можно лишь с огромным трудом. От грозного тирана на нём сейчас из атрибутов только вечный чёрный пиджак — и тот помятый. Расставаясь в аэропорту, я провожала взглядом будто бы совершенно другого мужчину. Нынешний Дамир Тарханов кажется минимум поддельным, и не только из-за аромата, далёкого от дорогого парфюма.
— Дамир, пожалуйста, ложись на раскладушку…
Ну, почему я не догадалась попросить Валентина Аскольдовича хотя бы закинуть его собутыльника на новое место ночлега? Наверное, потому что меня опять поставили перед фактом, что теперь будет вот эдак, а не так, как я планировала. И я попросту не додумалась сходу.
К счастью, Яся спит очень крепко. Это привычка, выработанная долгой жизнью в коммуналке, где редко бывает идеальная тишина. Вот и сейчас тенор решил немного порепетировать на ночь глядя — и к этому все тоже привыкли.
Справа — серенады, слева — соседка отчитывает мужа. В двух метрах от меня — спящая доченька, а прямо под ногами — низверженный тиран. Сюрреализм вошёл в чат.
— Дамир?..
Он слабо шевелит густыми ресницами и еле-еле открывает глаза.
— Ира… — бормочет с улыбкой.
— Только тихо, — наставляю я, придерживая ему голову, которая мне кажется весом в целую тонну. — Яся спит.
— Ира… — повторяет Тарханов. — Я тебе… цветы принёс.
— Что? Цветы?
— Угу… — мычит Дамир.
Не понимаю, он бредит или просто спит? Какие цветы?..
— И где они?
— Кажется… — Тарханов болезненно сжимает веки. — Кажется, я их… потерял…
— Ух ты, — даже не знаю, что сказать. — Ладно, давай ты немного привстанешь и ляжешь на раскладушку, хорошо?
— Ира…
— Да?
— Ира, а где я?
— У меня дома. Ну, точнее, в моей комнате. Ты же сам ко мне пришёл.
— Правда? — он как будто бы удивлён сему факту, да и я, честно сказать, удивлена не меньше. — Да, я… Кажется, потерял телефон…
— Когда?
— Н..не помню… — Дамир тяжко вздыхает.
А мне остаётся только качать головой.
У меня что, карма такая — полжизни наблюдать за пьяными людьми? Нет, серьёзно, у меня опыт с алкашами как у работника вытрезвителя. И меньше всего я ожидала, что мне придётся откачивать собственного босса.
— Давай перебираться на раскладушку? — мягко увещеваю я.
— Д..давай… — соглашается Тарханов.
Не без моей помощи он кое-как заваливается на дико скрипучее нечто, от которого сразу по всей коммуналке раздаётся такой мерзкий звук, будто кто-то провёл гигантской вилкой по гигантской сковороде.
Яся переворачивается на другой бок и накрывается одеялом. Бедный мой ребёнок…
— Ира…
— Что?
— Я принёс тебе подарок.
— Цветы, — вспоминаю я. — Да, ты уже говорил.
— Н..не… Не цветы…
Я осторожно усаживаюсь на полу рядом с раскладушкой. И Дамир, словно громадный чёрный кот подныривает под мою руку, требуя погладить его по голове.
У меня сердце сжимается при виде того, в каком он состоянии. Невообразимая смесь жалости, нежности, обиды и ужаса. Интересно, Дамир хотя бы понимает, кто перед ним?..
— Ира…
— Что?
— Ты такая хорошая…
— Дамир, пожалуйста, прекрати, — шепчу я, начиная злиться, ещё даже толком не решив — на него или на себя. — Лучше спи. Утром поговорим.
— Я не хочу утром.
— Ты понимаешь, что ночь на дворе?
Молчание. Видимо, Тарханов что-то пытается сообразить, но сделать ему это очень и очень трудно. Мне хочется его и обнять, и убить одновременно.
— Ты же не пьёшь, — не удерживаюсь я от осуждений.
— Не пью, — подтверждает пьяный в дрова тиран.
— Тогда зачем напился?
— Н..ну… — тянет он с ответом. — Там было шампанское…
— Где «там»?
— Ну… там.
— Ясно. Спи.
— Ира…
— Что?
— Ты должна знать…
— А давай я обо всём узнаю утром? — предлагаю на всякий случай, зная, что все эти пьяные откровения наутро обычно теряют всю свою силу.
— Нет, — твёрдо заявляет Дамир. — Утром не узнаешь.
— Почему?
— Потому что я протрезвею.
Ну, хотя бы тут мы полностью солидарны…
— Ира, я — ужасный человек, — начинает причитать Тарханов.
В этом моменте я тоже с ним отчасти соглашаюсь. Неделей раньше согласилась бы полностью, а сейчас — частично, потому что всё-таки узнала Дамира немного лучше. И тот Дамир, которого я узнала в Берлине, перестал быть для
