разделили семейную империю и отдали ему половину. Мы не понимали, что он попытается перерезать нам глотки, чтобы отобрать нашу долю.
― Твой дядя всегда был козлом?
― Нет. Мой двоюродный брат был ― он был злобным, избалованным маленьким засранцем. Никто из нас его не любил… но мы все любили нашего дядю.
― А тетя?
― Она умерла, когда я был ребенком. Я ее почти не помню.
― Твой дядя был братом твоего отца или…
― Да.
― Тогда логично, что он стал консильери твоего отца, ― сказала она.
― Наверное. ― Я мрачно улыбнулся. ― Моему отцу следовало бы поискать консильери получше, учитывая, что Фаусто убил его.
Это шокировало ее.
― Что?!
― На самом деле моего отца отравила старая служанка. Когда мы узнали правду несколько месяцев назад, она сказала нам, что это была месть моему отцу за убийство ее мужа и сына, поэтому мы решили, что она действовала по собственной воле. Но теперь все больше и больше кажется, что мой дядя дергал за ниточки во всем, что с нами произошло за последний год.
― Господи… С твоей мамой все в порядке?
― Она умерла, когда мне было 17. Рак груди. Она долго болела, и…
Я замолчал, уставившись в огонь.
― Я сожалею, ― тихо сказала Лучия.
― Спасибо, ― пробормотал я и отогнал грустные воспоминания. ― Твоя бабушка вырастила тебя, верно?
Краем глаза я заметил, что Лучия слегка напряглась.
― Да.
― Когда умерли твои родители?
Она подождала секунду, прежде чем ответить.
― Когда я была маленькой.
― Как они умерли?
― Я не хочу об этом говорить.
Ее тон был холодным и отстраненным ― совсем не похожим на ее обычную манеру говорить.
Я привык к сарказму или к тому, что она говорит мне, чтобы я шел в жопу. Я никогда не слышал от нее такой реакции.
Я понял, что ступаю туда, куда не следует… поэтому я не стал продолжать.
― Хорошо, ― просто сказал я.
Мы просто молча сидели у камина, потягивая бренди, пока пламя не угасло.
Лучия
После того как огонь погас, Массимо сказал:
― Думаю, пора спать.
Было еще рано, около 8 часов вечера… но я устала от дневного похода, а от бренди меня клонило в сон. Я безропотно согласилась.
Массимо проводил меня в одну из небольших спален. Комнату слабо освещал лунный свет, проникающий сквозь деревья. И без огня, который согревал меня, я быстро замерзала.
― Если что-то понадобится, я буду рядом, ― сказал он и направился к выходу.
Я откинула одеяло и пощупала простыни.
― Постель чертовски холодная, ― пожаловалась я.
Он снова посмотрел на меня.
― Ну, другой вариант ― снова спать рядом со мной, а этого никто из нас не хочет, так что…
― Отлично, ― пробормотала я.
― Просто оденься потеплее. Ты скоро согреешься.
Он подождал, пока я скажу что-нибудь еще. Когда я этого не сделала, он добавил:
― Спокойной ночи, ― и вышел.
Я слышала, как скрипели половицы под его тяжелыми шагами, когда он заходил в соседнюю комнату.
Я села на край кровати и стянула ботинки. Я бы с удовольствием приняла душ, но мыться ледяной водой я не собиралась, так что этот вариант отпадал.
Я забралась под ледяные простыни и лежала, пытаясь согреть постель.
Ничего не выходило.
Кроме холода, меня начала беспокоить теснота одежды.
Штаны для йоги и спортивный бюстгальтер были удобны, когда я двигалась, но сейчас казалось, что они меня стягивают… как будто они были сделаны из резинок и врезались в мою кожу.
Я любила спать с комфортом, а это было явно не то.
У меня был выбор: комфортно и холодно или некомфортно с небольшим количеством тепла.
Я выбрала комфорт и холод.
Я встала с кровати и быстро разделась до стрингов. Сняв спортивный бюстгальтер, я снова надела футболку, чтобы хоть как-то согреться, и забралась под одеяло.
Совершенно ледяное одеяло.
Я лежала в кровати и дрожала. Чтобы отвлечься, я думала о том, что произошло после ужина.
Больше всего я думала об извинениях Массимо за то, что он втянул меня в эту историю.
За всю мою жизнь никто никогда не просил у меня прощения.
Правило номер один в жизни Ноны гласило ― никогда ни за что не извиняйся.
А ее мафиози? Они тоже ни за что не извинялись передо мной.
Монахини в монастыре были еще хуже. Если что-то шло не так, то обвиняли в этом меня.
Больше никто в моей жизни никогда не извинялся.
Никто из моих друзей, никто из парней, с которыми я спала…
…но Массимо извинился.
Это подействовало на меня так, что я не могла объяснить.
Я…
Я чувствовала, что почти готова заплакать.
Возможно, дело было в бренди.
А может быть, в разговоре о том, как умерли мать и отец Массимо.
Я все еще слышала боль в его голосе.
Горе по отцу было вполне ожидаемым. В конце концов, прошел всего год? Может быть, меньше?
Но когда он говорил о своей матери, казалось, что она тоже умерла совсем недавно.
Он был таким грустным, когда говорил о ней, что мне еще больше захотелось плакать.
И когда он сказал мне, что ему жаль…
Это много значило для меня.
В памяти всплыло воспоминание ― единственный раз в моей жизни Нона попросила прощения.
Мне было шесть лет… сразу после того, как это случилось.
Помню, Нона взяла меня на руки и стала укачивать.
Ее голос был таким печальным…
Мне так жаль, моя милая девочка… Мне так жаль…
Я чувствовала, как по спирали погружаюсь во тьму и горе.
Я пыталась выкинуть все это из головы.
Но не смогла.
Я почувствовала первые признаки приближающейся панической атаки.
Я попыталась сосредоточиться на дыхании.
Но от этого становилось только хуже.
Я попыталась сконцентрироваться на окружающих звуках.
Но все, что я слышала, ― это скрип дерева и вздохи ветра за окном.
Я чувствовала себя такой одинокой…
И я не могла этого вынести.
Я скорее умру, чем останусь одна.
Я выскользнула из постели и пошла по коридору к комнате Массимо.
Я открыла дверь. Я не стала стучать, потому что не хотела, чтобы он прогнал меня.
― Массимо?
Лунный свет проникал в окно, и я видела и слышала, как он шевелится под одеялом, глядя на меня.
