– О мой Бог, – вымолвила она наконец. – Это была страшная ошибка.
– Что значит «ошибка», солнышко? Джули Беннет говорила, что ты просто сама не своя от желания ввязаться в фотобизнес. То есть это твое желание.
– Но моя се… я хочу сказать, Джули… Она не знала, что ты делаешь… ну как это… подобные фотографии.
– Еще как знала! Она беседовала со мной пару раз, когда искала персонажи для одного из своих романов. Для какого-то раннего романа.
– Ах, нет, не могла она знать. Ну, то есть я никогда бы не стала сниматься для чего-то, хоть отдаленно напоминающего это… она, должно быть, неправильно поняла, ошиблась или забыла, и так может быть. А может, она перепутала тебя с каким-нибудь другим фотографом, который снимает для «Вог», или «Харпер», или журналов вроде этих.
Люси ничего не понимала. Она отчетливо помнила разговор с Джули: «Люси, ты еще делаешь снимки для порножурналов? Ну, тогда у меня есть для тебя модель! Моя подруга из Англии, просто дикарка, но готова ко всему, просто умирает по Лос-Анджелесу, хочет все испытать и проделать это самое все. Она подруга моей приятельницы и просила меня составить ей протекцию, вот я и вспомнила о тебе. Ты не согласишься посмотреть ее и сделать для нее что сможешь? Я уверена, ты не пожалеешь. Гарантирую, что ты пальчики оближешь. Она просто создана для тебя. Тот сорт девиц, которые действуют в моих романах. На самом деле, после того как ты ею займешься, я посмотрю, нельзя ли написать что-нибудь и об этом. Впрочем, это не важно, главное, взгляни на нее и подумай, что можно сделать. Окажи любезность, возьми ее под крыло. Спасибо, Люси. Я твоя должница. Будешь в пустыне, загляни ко мне».
Нет, тут явно шла какая-то игра.
Люси склонила голову набок:
– Ты хорошо знакома с Джули Беннет? – Ей хотелось, чтобы во лжи была уличена Джейн. Возможно, это была уловка, чтобы набить себе цену. И все же Джейн казалась честной простушкой.
Джейн напряглась и осторожно начала:
– Не очень хорошо на самом деле. Моя семья в Англии немного ее знала. Они и направили меня к ней.
– У нее нет причин ревновать тебя или что-то в этом духе?
Билли Бингэм. Пытливые глаза. Горячие губы. Гибкая талия под ее пальцами.
– Да нет, не думаю. – Что же, черт бы побрал ее, задумала Джули? Теперь ей негде было даже остановиться. Сегодня вечером она окажется на улице. Без денег. Без друзей. Забава обернулась ночным кошмаром. Но она не дрогнула ни одним мускулом – гордая, дерзкая, с кровью румынских князей в жилах, она прямо посмотрела в глаза Люси.
– Послушай, Люси. Я не чувствую отвращения к подобным фотографиям. Правда, мне они кажутся даже красивыми – некоторые из них. Но это не для меня. Совершенно исключено. Даже не представляю, как тебе в голову пришла идея использовать меня для этого. Я говорю «нет», и покончим с этим навсегда. Догадываюсь, это означает, что я должна сматываться отсюда. Разумеется, я уйду. – Она помолчала. – Хотя с твоей стороны было бы даже слишком мило, если бы ты позволила мне провести здесь ночь.
В душе Люси Мастерсон во всю мощь грянул джаз-оркестр. Недостающий ингредиент вдруг оказался в избытке. У этой девушки есть все, чего только может желать женщина, и вот теперь ее желает женщина. Бум, бэм, и спасибо, мэм. Наконец это случилось. Люси Мастерсон влюбилась.
– В приглашении сказано: «Джули Беннет с гостем». Предполагаю, что ты не Джули Беннет.
Секретарша-контролер, проверяющая гостей по списку у дверей «Афронт гэлери» в Мелроузе, была несчастнейшим существом. Бледная, как сырое тесто, средних лет, да и жила она в Лос-Анджелесе. Жалкое положение цветка, прикованного к стене в этой стране праздности, удовольствий и изобилия, уничтожили остатки доброго нрава, который был в ней заложен, и теперь она способна была лишь терзать такую мелкую сошку, как Билли Бингэм, с едва заметной верхушки своей временной власти.
– Джули Беннет приедет позже, одна. У нее отскочило колесо. – Его просительный, «не-обижайте-меня-слишком-сильно» тон самым забавным образом сочетался с изысканно-вежливой ложью.
Суровая, как полицейский, женщина-страж предпочла не заметить того факта, что у галереи были свои автослесари. В конце концов, Джули Беннет была «лицом», а их насчитывалось не так-то много в гостевом списке. Этот поганец мог оказаться ее братом, агентом или даже мужем. В этом городе умеют удивлять. И она пропустила его внутрь.
Билли Бингэм проскользнул в напичканное техническими устройствами здание галереи из стекла и металла, избегая смотреть на нержавеющую сталь, претендующую на то, чтобы называться скульптурой, и на напыщенные, тошнотворно раскрашенные триптихи, отчаянно притворяющиеся «искусством». Он взял с подноса проходящего лакея бокал с шампанским и вздрогнул, когда тот послал ему воздушный поцелуй и шепнул: «Решайся, Брюс».
Лакей был прав. На открытие «Афронт гэлери» он прибыл совершеннейшим Брюсом Спрингстином. Разумеется, это получилось не нарочно, но сильно выцветшие джинсы с протертыми коленями, фирменные новые парусиновые ботинки, простая белая жокейская рубашка на коричнево-загорелом, мускулистом теле явно отдавали стилизацией под грубоватый, оборванный образ певца. Билли знал, что хорошо смотрится, а сюда он явился, чтобы добиться кое-чего для себя, – этим и объяснялась тяжкая необходимость взять напрокат чужой имидж.
Ивэн Кестлер увидел Билли Бингэма через набитую людьми комнату – надутые, как у Син Пенна, губы, модное бунтарство в духе Джимми Дина, ребячливый вызов всему и вся, и равнодушие Де Ниро – и каким-то чутьем понял, что непременно произойдет нечто хорошее, в высшей степени прекрасное и удивительное. Еще он заметил стройный, мощный торс, гордый подбородок, пересохшие губы и осиную талию. Он ощутил желание и страсть, отчаяние и необходимость того, что он, Ивэн Кестлер, мог почти наверняка обеспечить этому юноше. Всего этого было более чем достаточно, чтобы заставить его маленькие ножки быстро засеменить через разгоряченное море праздных людей к Билли.
Пока Ивэн Кестлер пробирался через плотную человеческую массу к своей цели, он не мог не заметить попутно, что не все тут были обломками кораблекрушения – наряду с подонками общества здесь плавали и сливки. Он мельком увидел Марциа Вейсмана, легендарного коллекционера из Беверли-Хиллз; Розамунд Фельзен, аристократку из Пасадены, ставшую настоящим гуру для «новых» художников Лос-Анджелеса; и небольшое число известных, процветающих художников, вроде Билли Эл Бенгстона, в ком нераздельно существовали мотоциклист и художник, веселого абстракциониста Ричарда Дибенкорна и усатого Боба Грэхэма, чья скульптура украшала ворота стадиона Олимпиады-84.
