И масло закипело… В двигателе, у тебя!
— Олег… — теперь я шептала. — Я согласилась притвориться твоей девушкой. Притвориться… Понимаешь? Понимаешь, что это значит?
— Знаю… Это значит, что целоваться мы будем понарошку…
Он не просто так растягивал слова, он считал шаги — три, четыре… На пятом он наступил мне не на пятку, а на мозоль — сердечную… Что-то защемило в груди: очень и очень сильно. Это ложь пыталась выбраться наружу через ребра. Ложь, которой следовало выйти через рот — вылететь, как ведьме, в трубу. Сейчас или никогда…
Но как раскрыть рот, когда он закрыт настоящим поцелуем?
Глава 39 “Красная шапочка”
Наш поцелуй не был по-настоящему настоящим: не такого ждешь от человека, с которым, грубо говоря, целуешься во второй раз. Не осторожным, которым губы проверяют, достаточно ли остыл чай, чтобы не обжечься. И не тем напористым, которым зубы откусывают втихаря горбушку от батона… Да, я думала о таких вещах, потому что меня пригласили к столу пить чай, а не целоваться — и Олег хотя бы для виду должен был посомневаться, ответят ему или оттолкнут.
Наверное, он сумел прочитать ответ на моем лице раньше, чем я сообразила, что ко мне подступили не с разговорами — мне заговаривали зубы теперь совсем иначе: проверяя каждый из них на чувствительность к горячему… Горячему языку… Не знаю, на каких языках Олег писал свои программы, но мое тело запрограммировал какой-то азбукой Морзе: с таким топотом носились по позвоночнику мурашки, то замирая, то упражняясь в прыжках в длину. Или двоичным кодом — за одним ударом сердца шла нулевая тишина.
Впрочем, что-то там еще клокотало в ушах — закипало и булькало, но шкала внутреннего термометра сорвалась вниз в ту же секунду, как Олег отступил на шаг, не придержав мое обмякшее тело даже из жалости… Схватившись за спинку стула, я выглядела растрепанной раскрасневшейся разиней — проворонила поцелуй и упустила возможность сказать правду… Сейчас по моему лицу расползалась другая, которую любой мог прочитать без всякого словаря.
— Так мне врать друзьям или все же сказать правду?
Олег склонил ухо к вздернутому плечу, и только тогда я заметила, что он тоже держится за спинку стула — правда, другого: впрочем, у него он не так качался, как у меня. Я нажала на свой ещё больше — и ладонь заныла от врезавшейся в кожу деревяшки, но я хотя бы привела тело в состояние покоя, хотя бы внешне. Меня хотя бы не качало…
— Какую правду? — проговорили мои пересохшие губы.
Ложь оставалась внутри меня, пусть и прожгла легкие насквозь, потому так трудно давался каждый новый вдох.
— Под вопросом у нас только одна правда — моя ли ты девушка или не моя?
Две, сестра я Максу или не сестра…
— А ты не представляй меня друзьям ни в каком статусе. Просто назови два имени: Мила и Агата. Скажи, что тебя попросили присмотреть за нами на время отпуска. Ведь это правда, почти…
Олег опустил глаза и выдохнул:
— Выкрутилась… Агата, ты слышишь, она выкрутилась! В который раз!
И он присел подле собаки и попросил дать лапу. Она не дала… Зато лизнула в нос и, усевшись в раскоряку, принялась тыкаться холодным носом ему в лицо. Вот как не стыдно?! Приличная ведь собака была!
— Когда ты смотришь вот так мне в глаза, — продолжил Олег прерывистым шепотом общение с собакой. — Это ведь не значит, что ты хочешь съесть мой бутерброд? Ты ведь можешь просто радоваться нашему с тобой общению, ведь можешь? — Агата потянулась к его лицу и лизнула. — Вот что ты хочешь сейчас мне сказать: дай пожрать или что я тебе нравлюсь?
Агата снова лизнула его, но больше не села — стоя вилять хвостом было удобнее.
— Пожрать, да?
Он резко поднялся, схватил с тарелки последний кусочек сыра и швырнул на пол. Не протянул на ладони, как всегда, а именно швырнул. Но Агата повела себя как благородная дама, а не дама полусвета: даже головы не повернула к подачке.
— Значит, не подлизываешься…
Он нагнулся за сыром, и Агата радостно стянула его с ладони, заглотив весь кусок, не жуя.
— Дай лапу, — последовал приказ, и Агата подала теперь лапу без разговоров, без лая и даже без виляния хвостом. — Вот интересно, о чем она думает в этот момент? — теперь Олег смотрел на меня, но не дал мне даже секунды на размышление. — Мы вот подаем руку в знак приветствия или заключения договора и не обязательно при этом рады этому человеку. Знаешь, что такое антропоморфизм?
Я кивнула, хотя с ходу не смогла вспомнить соответствующую статью в толковом словаре. Наверное, все-таки Олег читал меня без всякого словаря и поэтому, не повышая голоса, сообщил:
— Это перенос человеческого поведения на животных. И вообще на живую природу. Даже на облака или коряги в лесу — мы во всем можем увидеть профиль человека. Мы постоянно сравниваем все с собой, но ведь другие не обязаны чувствовать то, что чувствуем в такой же ситуации мы, ведь так?
Я снова кивнула. Зачем-то… От меня не ждали ответа. Я вообще не понимала, что в сущности от меня ждут…
— Вот и Агата, она же не подает лапу первой, но все же отвечает на протянутую тобой руку. Но не факт, что она испытывает хоть какую-то радость от рукопожатия человека. Возможно, она просто выучила цепочку: команда, выполнения, вознаграждение… И то, что ей действительно нужно от рукопожатия, так это, чтобы ее погладили или дали вкусняшку… И думает она в момент подачи лапы о будущем наслаждении и именно поэтому у нее горят глаза, и мы, люди, собственно не имеем к ее радости никакого отношения. То есть ей абсолютно плевать, кто дает команду — я, ты или вообще посторонний человек… Так получается или не так?
Он снова приложил ухо к плечу, облокотившись на спинку стула, но не стал выглядеть смешным. Смешной в его и собственных глазах была я… Я, до которой наконец-то дошло, о какой собаке речь. Вернее, о какой сучке… Да, да, меня так завуалировано назвали сучкой…
— Олег, это не так… — выдала я едва слышно. Голос пропал, сбежал, испугался. Спрятался не в пятках, а в груди, и сердце уже устало бешено биться, чтобы вытолкать его оттуда.
— Что не так? Ты хорошо разбираешься в собаках?
На его губы вернулась усмешка — та, что так бесила меня в нем. Но я не улыбнулась в ответ, не оскалилась, не залаяла.
— Я целуюсь с тобой, потому что ты мне нравишься.
И сердце провалилось в пятки — замерло, и я услышала, как хрустнуло под весом мужской руки хлипкое дерево стула.
— Это не то, что ты подумал…
Я смотрела на него беспомощная, позабывшая, как складываются мысли в слова, а слова в членораздельные предложения…
