Ульяна Соболева - Черные Вороны. Паутина

Повернулся ко мне, облокачиваясь на стол. А я держусь изо всех сил, чтобы не закричать, не забиться в истерике, не рыдать так унизительно громко, чтобы та… не услышала. Это пока что ещё важно — сохранить остатки гордости. Он молчит, и я молчу просто смотрю на него и понимаю, что вот теперь действительно конец. И внутри где-то просыпается мерзкое сожаление о том, что приехала. Лучше бы не видела и не знала. Лучше бы сидела дома и ждала его сама. Да, ложь бывает сладкой и да, иногда унизительно хочется именно лжи потому что правда убивает, выворачивает наизнанку. Наверное, вот так чувствовал себя Сергей, когда узнал о нас с Русланом. Я презирала его за то, что умолял дать нам шанс, а теперь понимала, что и сама сейчас балансирую на ниточке и мне дико, что она вот-вот порвется. Я готова все еще держаться за нее. Только Руслан кажется ее обрезал сам.

Подошел к столу и открыл ящик, достал какие-то бумаги, пересмотрел потом положил их рядом с собой. Наконец-то нарушил молчание:

— Давай без истерик, хорошо?

Можно подумать я истерю или плачу, но даже эти слова показывают, что он ожидает истерики. Что я настолько жалкая в его глазах. Я не ответила, только взгляд пыталась поймать, а он не смотрит в глаза. Куда угодно, но не в глаза и это хуже пощечины, хуже любого удара в спину потому что этим и признает свою вину. Хотя, куда уж дальше признавать.

— Вот все бумаги на дом в Валенсии. Он твой, как и все, что в нем есть. Квартира здесь оплачена на полгода вперед. Я думаю, нам не нужно произносить каких-то лишних слов, все итак понятно. Если тебе чего-то не хватает или ты хотела бы что-то еще скажи, и я дам всё, что ты потребуешь.

Он продолжал в меня стрелять и самое страшное он прекрасно понимал, что убивает меня. Нас. Мне даже начало казаться, что намеренно бьет туда, где больно, намеренно рвет на куски, чтобы растоптать окончательно. Словно за одни сутки изменился до неузнаваемости. И я стою и думаю, когда был настоящим тогда или сейчас? Неужели я настолько слепая? Настолько идиотка? Кого я любила всё это время? Бесчувственное чудовище или всё же мужчину, который обещал оберегать меня и наши чувства?

— Почему? — я произнесла это так тихо, но Руслан меня услышал, — Лгал зачем? Мог сразу сказать…тянул зачем?

Покрутил бокал в пальцах, словно обдумывая ответ, потянулся за сигаретой, прикурил, потом голову поднял и в окно посмотрел, и я вижу, как он напряжен словно готов к какому-то прыжку:

— Пожалел, Оксана, — пожал плечами, и я поняла, что показалось, не напряжен, а просто сильно пьян, — элементарно пожалел. Сам тебе жизнь испортил. Да и дочь у нас. Ты же не думала, что мы поженимся и заживем до самой старости, Оксана? Ты ведь не наивная девочка? Или всё же да?

Резко повернулся ко мне, а я закрыла глаза считая разноцветные круги и биение собственного сердца в висках. Не нужно было приезжать. Не нужно было идти за ним. Надо было уходить, как только увидела его с ней. Бежать без оглядки. Чтобы не слышать, чтобы придумывать ему оправдания, чтобы искать причины не рвать до конца. А теперь их нет. Ни одной причины. Он мне их больше не оставил. Уничтожает одну за одной с каким-то садистским наслаждением рвет их на моих глазах в клочья.

— Значит думала. Именно поэтому и пожалел, Оксана. Мы с тобой разные. Тебе б дома сидеть крестиком вышивать, а я жизнь люблю, адреналин, экшен. Мне скучно с тобой. Просто скучно, понимаешь? Это было неизбежно. Рано или поздно все так бы и случилось. Я разнообразия хочу, взрывов… а ты … Слишком хорошая для меня, Оксана. Зря я тебя…

Что зря? Любил зря? Обманывал зря? Это я зря…

— Понимаю, — едва шевеля губами, а сама не верю…это не может быть он. Только не Руслан. И вижу нас со стороны — его молодого, пьяного, после секса с Ларисой, все еще в расстегнутой рубашке, с трехдневной щетиной на скулах. И себя бледную, жалкую в каком-то костюме, на каблуках с сумочкой в руках. Прибежала, как собачка, поверила. Боже, какое я ничтожество по сравнению с ним. И он дает мне это понять. Медленно открыла глаза, не веря, что слышу это от него, чувствуя, что еще несколько ударов и я просто упаду к его ногам. Не вынесу. Это не больно. Это хуже боли — невыносимо настолько, что мне кажется я внутри впала в состояние шока, в кому. Вроде он всё тот же и пахнет от него так же и волосы взъерошены…чужой рукой, не моей. Рубашку я дарила… и пуговицу пришила последнюю снизу, погладила перед его отъездом. Она расстегивала своими пальцами эти пуговицы? Сдирала с него эту рубашку? От боли потемнело перед глазами.

— Я решил, что хватит играть в эти игры. Ты же согласна со мной, что достаточно? Ты умная женщина и я думаю не станешь устраивать скандалы и разборки. Ты же не опустишься до этого уровня, верно? Не разочаровывай меня окончательно.

Говорит спокойно, без эмоционально. Как незнакомец. Вроде и пьян, а ведет себя, как совершенно трезвый человек. У меня диссонанс, словно картинка не совпадает со звуком, как в затертой видеокассете. Вижу одно, а слышу совсем другое.

— Согласна.

Как эхо… а внутри поднимается волна дикого отчаяния и я понимаю, что меня сейчас разорвет на части. И мне хочется броситься к нему, тряхнуть за плечи, заставить смотреть себе в глаза. Это все неправда. Так не может быть! Он лжет!

После всего, что было. Зачем тогда все? Зачем приехал ко мне?

— Умница. А теперь иди, Оксана. Вот все бумаги, заберешь их с собой. Рассмотри, подумай, может не додал что-то или сама хочешь чего-то, что я не включил в список. Пока что опасно выезжать из страны… ты помнишь, что было недавно. Я дам знать, когда можно спокойно выехать. Тебя будут охранять, как и раньше.

Он подошел ко мне, а я свое дыхание слышу и как ребра болят от каждого удара сердца. Всунул в руки бумаги и наконец-то в глаза посмотрел. Меня холодом обдало я никогда не видела у него такого взгляда — мертвого. Словно, сквозь меня смотрит. Словно ни одной эмоции там больше не осталось. Мутные глаза, пьяные, но какие-то до ужаса холодные. Только я не могу взгляд отвести, и он не отводит. Наверное, в каждом происходит этот надлом, это стихийное бедствие внутри, когда отчаяние смывает в одну секунду все: и гордость, и боль, и самоуважение. На мгновения, на доли секунд, но этого было достаточно, чтобы я впилась в воротник его рубашки и прижалась к нему всем телом, вглядываясь в глаза, в какой-то жалкой попытке что-то воскресить. Вчера оно было еще живое! Всего лишь проклятые двенадцать часов назад.

— Как же так? Как, Руслан? Я не верю тебе. Вчера… позавчера…Ты не мог просто жалеть. Как же мы? Всё в никуда? Так нельзя лгать! Ты не умеешь ТАК мне лгать! Я слишком хорошо тебя знаю! Что с тобой?

Теперь он молчит только запястья мои сжал сильно, но руки не убирает.