— Даже если я причиню тебе боль?
— Даже если ты причинишь мне боль.
— Ты не должен так говорить.
Слезы бесконтрольно пропитывают ее щеки.
— Тогда что я должен сказать?
— Что ты не позволишь ни мне, ни кому-либо причинить тебе боль.
— Не позволю.
Она сглатывает.
— Обещай.
— Обещаю. Я также обещаю, что никто не причинит тебе вреда под моим присмотром.
Ее губы размыкаются, затем она сглатывает.
— Я никогда не просила твоей защиты.
— Ты получишь ее в любом случае. — я отпускаю ее горло. — А теперь продолжай собираться, потому что ты уезжаешь со мной.
— Ч-что?
— Я не оставлю тебя в доме, в который кто-то вломился, Анастасия. Со мной ты будешь в большей безопасности.
— Но...
— Никаких «но». Это не обсуждается.
— Ты... не обязан делать это для меня.
— Кто сказал, что это только для тебя? Я смогу трахать тебя в любое время, когда захочу, так что у меня тоже есть преимущества.
Она слегка улыбается сквозь слезы, хотя улыбка грустная, хотя страх еще не совсем прошел. Но я сделаю так, чтобы он исчез, если это будет последнее, что я сделаю.
Потому что Анастасия моя, а я защищаю то, что принадлежит мне.
Глава 27
Анастасия
Когда Нокс сказал, что я поеду с ним, я знала, что он отвезет меня в свою квартиру.
Он часто предлагал мне нанести ему визит, но я всегда меняла тему.
Почему?
Потому что это слишком, слишком интимно, и я не смогу сохранить дистанцию, которую бесплодно пыталась поддерживать, между нами.
А теперь все еще ухудшилось.
Это опасно.
Смертельно.
Для его жизни, не для моей. Несмотря ни на что, я все еще дочь Пахана, я все еще ценна, так или иначе.
Я одна из них. Мафиози, которых я часто называла пиратами, потому что как только они появились в моей жизни, моя детская фантазия быть лесной феей подходила к концу.
Нокс посторонний, причем враждебный, и Адриан без колебаний устранил бы его со своего пути. Он вычеркнул бы его из мира, будто его никогда не существовало. Он не станет делать это быстро и стремительно; сначала он будет пытать его, пока тот не пожелает смерти.
От образов, проносящихся в сознании, у меня заболел живот, и мне пришлось положить на него руку, чтобы меня не стошнило.
Но сколько бы я ни умоляла Нокса позволить мне остаться в квартире, это ничего не изменило. Он просто перекинул меня через плечо, взял мою сумку и чехол для ноутбука, а затем понес меня к своей машине.
По дороге к его квартире я в основном утверждала, что со мной все в порядке, а он меня игнорировал. Я начинаю понимать, что в тот момент, когда он принимает решение, никто не сможет убедить его в обратном.
Затем, как только мы вошли в его квартиру, он схватил меня за горло и трахнул меня сзади напротив двери. Это было быстро и грязно, и я до сих пор не могу перевести дух.
Даже сейчас, когда я лежу на диване, у меня все еще кружится голова, и я слегка дезориентирована. Это происходит постоянно после секса с Ноксом.
Он обладает таинственной способностью стирать мой разум. Мы словно переносимся в альтернативную реальность, где существуем только он и я.
Но я не должна позволить этому случиться.
Не сейчас, когда Александр, возможно, наблюдает за мной и может вмешаться в любую секунду и разрушить каждую унцию счастья, которую я чувствую или пытаюсь впитать.
Но я скоро сбегу. Однажды мне придется это сделать.
Но не сегодня.
Поскольку по понятным причинам у меня не было возможности осмотреть его дом раньше, я делаю это сейчас.
Мой взгляд скользит по гламурной квартире — простите, пентхаусу. Конечно, такой человек, как Нокс, будет жить в пентхаусе. Он не только находится на самом высоком этаже здания в самом центре города, но и имеет мечтательный вид на Нью-Йорк.
Мебель и декор стильные и элегантные, но кричат о безличности. Как будто он просто заплатил кому-то, чтобы все расставить по местам и покончить с этим.
Должно быть, одиноко жить такой гламурной жизнью без личных прикосновений. Я могу говорить, учитывая, что вся моя жизнь была продиктована.
По крайней мере, Нокс полностью владеет своей.
— Тебе холодно? — спрашивает он со своего места на стуле, глядя на меня, пока его пальцы делают паузу на ноутбуке.
У него еще есть работа, но он сказал мне не двигаться и ничего не надевать — после того, как раздел меня догола у входа, а сам остался полностью одетым, как обычно.
Я могу сосчитать на пальцах одной руки, сколько раз я видела его полностью обнаженным, и в основном это было в душе. У него худощавое, но очень мускулистое тело, и стыдно скрывать его и эти великолепные татуировки.
Он велел мне лечь голой на диван напротив него и не издавать ни звука, пока он работает.
— Я закончу через десять минут, а потом вернусь за добавкой, — вот что он сказал.
Я сдвигаюсь и прикусываю нижнюю губу, когда чувствую, как его сперма вытекает из меня и пачкает бедра.
— Не слишком.
Он расстегивает рубашку, и мои глаза вбирают в себя совершенство его мускулистой груди и подтянутого живота, затем я сосредотачиваюсь на татуировке самурая, темного воина, очаровавшая меня с того первого раза, когда я проснулась рядом с ним.
Как будто я смотрю на другую грань Нокса, ту, которую он не любит показывать так часто.
Или вообще никогда.
Замысловатый узор закручивается вокруг его плеча и на груди, и это похоже на провода, обвивающие его и воина.
Интересно, есть ли в этом какой-то смысл или он просто сделал это для эстетики? По какой-то причине я не верю, что он набил бы эту татуировку только потому, что она хорошо выглядит.
— Когда ты набил свои татуировки? — спрашиваю я, положив голову на подставленную руку.
Он продолжает расстегивать рубашку.
— Некоторые в средней школе, но самые крупные после того, как я уехал из Лондона, иначе я бы рисковал быть убитым своим отцом.
Я слегка улыбаюсь его тону. Он всегда звучит так по-другому и беззаботно, когда говорит о своей семье — чего нельзя сказать обо мне.
— Есть ли причина, по которой ты выбрал самурая?
— Я хотел что-то, что символизирует силу, и из всех набросков, которые сделал мастер, мне больше всего понравился этот. Наверное, из-за черных глаз. Они намекают на скрытую тьму.
— А что насчет проводов?
— Неважно, насколько человек силен, всегда есть что-то, что его сдерживает
Отстраненный взгляд застилает его глаза — боль, или воспоминания, присыпанные болью.
Я хочу спросить больше, узнать, что может сдерживать такого человека, как он, но у меня нет возможности, пока он не бросил рубашку в мою сторону.
— Значит ли это, что я могу идти спать?— поддразниваю я.
— Нет, блядь. Я присоединюсь к тебе через минуту.
— Думала, что для этого я должна быть голой.
— Да, но я не хочу, чтобы ты замерзла, так что можешь надеть ее.
Я улыбаюсь, надевая рубашку, которая проглатывает меня и доходит до середины бедер. Мне приходится закатывать рукава, чтобы открыть руки.
Когда я снова поднимаю взгляд, глаза Нокса темнеют и пристально смотрят на меня. Его пальцы по-прежнему нависают над клавиатурой, не набирая текст, а челюсть крепко сжата.
Я приподнимаюсь на случай, если я сделала что-то не так, и это заставляет еще больше спермы покрыть бедра, потому что он совершенно не дал мне подмыться.
— Ч-что?
— С этого момента ты будешь либо голой, либо в моей рубашке. Никаких промежуточных вариантов.
В его тоне ощущается грубая собственническая властность, качество, не подлежащее обсуждению, от которого у меня перехватывает дыхание.
— Я не могу просто носить твою рубашку весь день.
— Нет, но ты можешь быть голой.
