Шаг, второй. Неотвратимость распахнула свои объятия. Всего лишь полшага до пропасти. Сознанию больше не хватило сил обороняться. Остались последние миллиметры оборонных стен…
— Ты убил ее. Ты убил мою Аблькисс. Ты забрал мою жизнь, отец.
Давуд не ответил. Смотрел, как я приближаюсь, не делая попытки встать или отшатнуться.
— Ответь мне, отец. Скажи, что у тебя не хватило духу убить и меня заодно. Что ты отправил ее прочь, а не сжег живьем. Что продал торговцам живым товаром, и отследить их путь тебе не составит труда. Отец, скажи мне это, во имя Аллаха.
Молчал Давуд Аль-Махаби, эмир с ледяной черной глыбой вместо сердца. Тот, кто по воле шайтана был моим отцом. И лишь в глазах его была сталь, не позволяющая уцепиться хоть за какую-то зацепку, что моя жена осталась жива.
Она с треском рухнула — моя оборонная стена, кое-как смягчившая боль, чтобы не свести меня с ума в тот момент. Глаза заволокла тьма. Не отдавая себе отчета в том, что делаю, я кинулся на отца.
В руках была сила. Они не чувствовали боли. Вся ее глубина сейчас сконцентрировалась в кончиках пальцев, сомкнувшихся вокруг отцовской шеи.
Он что-то кричал, призывая меня прекратить, применяя свой особый тон. Тщетно. Бороться со мной, доведённым до точки и полным сил, он тоже не мог.
— Умри! — как эхо, повторял я, сжимая руки и вбирая кожей его страшные хрипы, чувствуя, как одержимо бьется в ладонь сонная артерия. — Умри! Умри! Как убивал ее! Умри же!..
Это было единственное, что могло меня удержать на этой земле. Я даже не понял, как меня оторвали от отца, для этого понадобилось шесть бойцов. Они оттесняли меня прочь, к двери, но боль, лишенная выхода, догнала меня именно в их руках.
Я закричал, и каким-то чудом вырвавшись из стальной хватки их рук, упал на колени, закрыв лицо руками. Боль нашла выход через страшный, нечеловеческий крик. Она ломала кости, выворачивая наизнанку. Она плавила рассудок концентрированной кислотой.
От меня осталась одна лишь оболочка. Меня уже не было в живых на этой земле.
— Будь ты проклят… — задыхаясь между приступами криков, шептал я, — будь ты проклят… проклят… проклят…
Зря прибежавшая на шум мама пыталась взять мое лицо в свои ладони, забрать хоть часть невыносимого страдания своими касаниями и теплом. Я не замечал ничего, будто и вправду вошел в иное измерение, где еще мог догнать тающую стремительно тень своей любимой Аблькисс. Звуки, касания, запахи — ничего в этом мире уже не имело значения.
Крик затих, разрывая на кровавые волокна мои голосовые связки. Слова закончились, будто не было в них больше никакой необходимости здесь, в этом жестоком мире.
Я отвел руки матери от своего лица. Я вообще не понимал, что происходит вокруг. Встал, пошатываясь, уже не обращая внимания на промокшую от слез рубашку, побрел прочь отсюда.
У меня больше не было семьи. У меня больше не было той, ради которой стоило жить и находить в себе день изо дня силы быть лучше. Боль превратила мою душу в выжженное напалмом поле.
Я не мог кричать. Слезы давно закончились. Реальность обрушилась, накрывая новой волной, словно контрольный выстрел в голову.
Я сам обрек ее на смерть. В тот самый миг, когда забыл о реальности и решил сделать Киру своей. Не отец убивал ее. Это сделал я.
Откупорив бутылку минеральной воды, я сделал долгий глоток. А затем, смяв ее в руке, бросил под ноги.
Я не знал, куда держу свой путь и что буду делать дальше. Очнулся лишь у паркинга, глядя на ряд дорогих авто.
Боль отхлынула лишь на короткий миг, вернув мне ясность мыслей.
Этого хватило. Не бросив прощальный взгляд на дом, в котором прошло мое детство, не допустив ни на миг желания попрощаться с матерью, я поднял глаза, глядя на дальние барханы пустыни под палящим солнцем.
Однажды каждый странник находит свой причал. И именно там он встретит тех, кто ему так дорог, по ком тоскует его сердце. Пусть даже эта пристань больше не среди мира живых.
Смахнув с лица слезы, я шагнул вперед. Навстречу неизвестности своего конца. В объятия смертельно опасной пустыни, показавшейся мне ласковее, чем руки матери, так безуспешно пытавшиеся вернуть меня на землю…
Глава 21
Глава 21
Пустыня накрывала с головой. Выжигала глаза, превращая в солёную пыль рвущиеся наружу рыдания. Сбивала с ног, путая следы, заманивая туда, где ждала верная смерть.
Мой мир был так же мертв, как эти лишенные жизни пески.
Совсем недавно он сузился всего лишь до одной точки. Абстрактной метки. Вычеркнутой жизни.
До гибели целого мира, сжавшегося в точку перед взрывом и неминуемой гибелью всего живого.
— Абль… кисс! — выдохнул с надрывом, преодолевая сопротивление застывших связок.
Слез больше не осталось. Словно крупицы соли сыпались из пересохших глаз. Белое раскалённое марево песков слилось в пустоту. В белый шум. В отчаяние, которое выжгло внутри все, что ещё недавно было целым…
Белая долина смерти взметнула смерч песчаной бури, путая, сбивая с ног. «Не дам… не выпущу… Сам уйти не захочешь"…
А совсем недавно…Толчок. Покрытый золотом дрифткар, абсолютно бесполезный в мертвых песках пустыни, подбросило, опрокинуло, завертело.
Я не чувствовал боли. Она была ничем по сравнению с агонией, которая, словно вспышка сверхновой, испепелила мою душу. И словно в наказание, жестокое небо смертельной пустоты равнодушно взирало, как машину бросило на дикой скорости в бархан.
Песок обжёг через ткань рубашки. Он был везде. Я не замечал. Лишь смахнул его, словно тот был врагом, пытающимся забрать мою боль и отрезвить.
Он и был врагом. А враги нападают и не оставляют в живых. Вот почему я пришел сюда.
Солнце дрожало в расплавленном белесом небе, руку обожгло до боли, когда я коснулся золотого каркаса машины.
Мне было все равно, что с ней. Я не взял ничего с собой.
Ни воды, ни телефона, ни документов. Ничего. Я выбрал свой путь. Пустыня либо убьет меня, либо сожжет кровоточащую душу до пепла. И может, тогда мне станет все равно…
Ноги сразу увязли в горячем песке. Совсем скоро они нагреют кожу туфель до критической температуры. Я не думал ни о чем. Только сорвал с запястья часы, отреагировав на дискомфорт разогретого металла, и бросил под ноги.
Горячий песок. Равнодушное небо от края до края. Пустыня вокруг. Пустыня — внутри.
Волны иссушающего зноя били в тело, словно таран. Узкая тень от стоящего в зените солнца мгновенно таяла на раскалённом песке, не оставляя следа. Я не чувствовал жажды. Не ощущал, как дерет горло при каждом вдохе и даже не осознавал, что надо бы сделать глоток воды. Я ушел далеко, отдаляясь от тропа караванов и трасс.
Ноги утопали в песке. Я удалялся все дальше. Дальше от того места, где разбились в хлам все надежды и мечты. От родного дома, который стал, а может, с самого рождения был для меня адом.
Просила ли Аблькисс о пощаде?.. Умоляла остановиться моего жестокого отца?.. Не веря происходящему, хватала нежными ладонями полы его кандуры, или же наоборот, смотрела презрительным взглядом, до тех пор, пока не вспыхнуло пламя…
Ноги подкосились. Не помня и не зная, кто я на этом свете без нее, я рухнул в пылающий песок, и рыдания разорвали грудную клетку. Выворачивая, сгибая, ломая кости и позвонки.
Это был мой ад. Моя агония, которая не имела ничего общего с пустыней, что меня убьет. В ушах раздавались ее крики. Крики. Моя сильная, несгибаемая и бесстрашная Аблькисс… Ты бы не смогла вытерпеть такую боль и не кричать. Надеюсь, твоё сердце разорвалось раньше. До того, как языки огня охватили твою кожу…
Идти я не мог. По инерции как-то двигался вперед, двигая ладонями в песке. Обжигая руки. Рыдая без слез — их давно уже не было.
Я сам убил ее. В тот самый момент, когда сделал своей. Когда слепо поверил в то, что любовь сломает преграды и растопит жестокое сердце отца, пусть и знал, что он был изначально против нашего никяха.
