Тяну вниз абсолютно лишние между нами трикошки, а Истомина только попку приподнимает, чтобы легче снимались.
Отрава. Заноза.
Трусишки нам тоже ни к чему, и они отправляются в изгнание вслед за штанами. Смущаясь, Олька закрывает ладошками лицо, а ножки раздвигает… Крышу сносит напрочь от этого сочетания покорности, развратности и стесняшек.
Истомина пахнет сексом. Это пиздец.
Погладив дрожащими руками внутреннюю сторону ее бедер и полюбовавшись блестящей от соков промежностью, я приступаю к мести. Кое-кто должен ответить мне за эту жуткую неделю. И за то обещание, которое я вынужден был дать. Но хер пойми, кто страдает больше.
Непохоже, чтоб Олька возражала против этого наказания.
Погружаю язык между набрякших потемневших малых половых губ и провожу снизу-вверх, собирая смазку и в конце пути надавливая на чувствительное место. Прерывистые вздохи, доносящиеся до меня из-под закрывших лицо ладоней, заводят меня похлеще любой порнушки. Но мне мало.
В ушах шумит, перед глазами проносятся сцены из нашего первого раза, член ноет, требуя насадить на него тесную Олину дырочку, и никакие уговоры, что нам не светит влажный рай, на него не действуют.
Дьявол за левым плечом нашептывает, что отношения – это равноправие и взаимовыручка. Я Оле руками приятно сделал, и она мне подрочила. Сейчас я ее вылижу до размягчения мозга, может, и она ртом меня порадует? Это будет честно…
От мыслей о горячем ротике, губах, обхватывающих головку, скользящих по члену, и невинных синих глазах смотрящих на меня снизу, я почти взрываюсь. Пах горит, стояк каменный, вены вот-вот лопнут.
И чтобы не страдать одному, втягиваю в рот набухший клитор.
Истомина отзывается громким стоном и вцепляется мне в волосы, забыв про свою скромность окончательно. Я повторяю трюк, и стон становится громче.
Вот так, коза. Ты у меня каждый день будешь так заканчивать.
Я терзаю кончиком языка нежную плоть и снова втягиваю клитор, и чего уж там мелочиться, просто начинаю его посасывать. Коза, нарушая мой пульс стонет непрерывно, подталкивает бедра, а у меня сердце колотится в горле, еще немного и я задохнусь.
Два пальца проталкиваю в сочащуюся дырочку. Тесную, бархатистую, горячую в глубине. Девочка моя. Она меня хочет.
Расстегиваю ширинку, потому что молния невозможно давит.
Если мне Истомина потом не отсосет, я застрелюсь.
Ладно. Пусть хоть поцелует, кажись, я могу кончить только от мысли об этом.
Коза бурно кончает, когда пальца внутри нее становится три.
Ольку колотит. Она дрожит и всхлипывает.
Бросаюсь ее обнимать, прижимать к себе, но Истомина сейчас что-то навроде тряпочки. Перекатываюсь вместе с ней на спину, зарывшись лицом ей в волосы и вдыхая ее аромат цветов и секса, поглаживаю ей лопатки, остро ощущая, как в мою грудь упираются мягкие полушария.
Оля дышит мне прямо в шею, отчего дела мои становятся совсем плохи, но, стиснув зубы, я из последних сил терплю. С одной стороны, меня распирает гордость, за то, что Оля от оргазма еле живая, а с другой – похоже, мне опять предстоит тыкаться в ладошку.
Отдышавшись, коза заглядывает мне в лицо. Мне даже кажется, что я улавливаю на нем что-то типа нежности, но Истомина вдруг начинает похихикивать.
– У тебя такое несчастное лицо, – прыскает она.
А какое оно еще у меня может быть.
Я суровею. Чтобы дать понять, что у меня есть причины для расстройства, я чуть двигаю бедрами и задеваю членом Ольку. Это выходит не специально, но я попадаю ей прямо на влажные складочки. Истомина, распахнув глаза, вздрагивает. В расширившихся зрачках, что-то мелькает, и стервоза облизывает губы, доводя меня до греха. Да я, собственно, чуть не спускаю, удерживаясь только надеждой, что ядовитый язычок меня приласкает.
А Олька вдруг возьми и сама качнись назад. Головка упирается в скользкую плоть.
– Ты что творишь? – сквозь зубы шиплю я.
Я, конечно, крут, но не настолько, чтобы не толкнуться внутрь, когда она прижимается ко мне жаркой писькой.
Чуть поерзав, Истомина крошит мой самоконтроль:
– А так приятно… – задумчиво выдает она, прислушиваясь к собственным ощущениям.
Пиздец! Она там анализирует, а я уже дымлюсь.
Потому что у меня нет силы воли отодвинуться.
Еще немного поелозив на мне, Оля добивается того, что головка погружается глубже между нежных складочек и давит на тесную дырочку.
Я впиваюсь пальцами в упругие ягодички, не то чтобы остановить Истомину от дальнейшей пытки, не то чтобы она оставила все как есть.
– Оль, Оленька, возьми в рот, – вырывается у меня стон, когда из ее пещерки еще выделяется смазка, обволакивая головку.
Коза все-таки сосредотачивается на том, что ей говорят, и, в очередной раз провокационно облизнув губы, неуверенно произносит:
– Может… все-таки попробовать…
БЛЯ!!!
– Оля, я обещал, что буду сдерживаться…
Кто бы знал, как я сейчас себя ненавижу за эти слова. Мой поршень дрожит в миллиметрах от счастья, а я тут благородство проявляю…
Истомина хихикает:
– Ну сегодня ты был хорошим мальчиком, так что, наверно, можно… только сегодня, – добавляет она.
Но у меня уже от ее слов, выдержка летит в бездну.
Тетива спущена, и я вонзаюсь в долгожданную мякоть. Бля…
Как тесно! Если бы Оля только что не кончила, я бы не втиснулся. Коза, как назло, опять занятая своими переживаниями, сжимает внутренние мышцы.
Это пиздец. Я же без презика. Я так сорвусь.
Рывком перекатываюсь опять Истомина, которая только и успевает, что пискнуть.
Чувствуя ее под собой, я теряю контроль.
Закидываю ножки на плечи и трахаю на всю глубину.
Олька поскуливает, я напрягаюсь, что ей больно, но, с трудом сфокусировавшись, вижу, что на мордашке опять проступает румянец. Кто-то, похоже, прочувствовал все и начинает развращаться.
Сладкая мокрая девочка. Моя.
Я тараню хлюпающую дырочку, выжимая из себя все, сдерживаясь, чтобы продлить божественные ощущения. Истоминой хватает меньше, и она уже обмякла, когда я едва успеваю вынуть член и обкончать сливочное тело.
Мое. Нахуй все остальное.
Истомина, конечно, наказание, но и у нее есть плюсы. Они перевешивают все.
– А мы есть-то будем? – вопрос, заданный голоском, который четко говорит, что девочку поимели, заставляет меня рассмеяться. И в смехе моем слышны нервные нотки.
Я попал.
Эпилог
Эпилог. Оля
Два с половиной года спустя
Дикаев с утра невыносим.
Дерганный. Возбухает по любому поводу.
Проснулся и напал на меня спящую. Организовал мне пропуск тренировки, затянул принятие душа и еще и наворчал.
Ну, растяжка мне сегодня больше не требуется, это прям точно.
Кое-как собрав себя в кучку, завариваю чай.
– Кир, – сиплю я сорванным под Дикаевым голосом. – У нас колбаса есть?
Дикаев появляется в дверях кухни мрачнее тучи.
– Тебе лишь одно от меня и надо. Думаешь только о еде! – возмущается он.
Да что с ним такое? И вообще, кто меня укатал?
– Ладно, – вздыхаю я. – Сама посмотрю. Или нет. Лень. У мамы поем.
– Ешь колбасу, – психует Кир. – У нас вечером другие планы.
Опачки. Какие-такие планы? Я собиралась после мамы еще с Саньком встретиться потрындеть, но про это я, разумеется, благоразумно молчу. Дикаев только для вида смирился с наличием в моей жизни Беснова. Вроде как общаться он не запрещает, в основном потому что я его все равно не послушаю, но вдвоем нас не оставляет. И это зная, что Сашок скоро женится.
– И что за планы? – осторожно уточняю я.
Мне достается только свирепый взгляд.
– С тобой невозможно разговаривать!
И хлопнув дверцей холодильника, выходит из кухни.
Я, конечно, к Дикаеву привыкла, но вот сегодня творится что-то необъяснимое. Я его таким впервые вижу. Нервный слишком. Обычно у него все просто, а тут психует прям.
