Татьяна Веденская - История одного развода

Ознакомительная версия.

– Просто скажите, что еще мы можем сделать. Мы очень, очень волнуемся, – взмолилась я.

– Ну... – помолчала она какое-то время. – Напишите заявление. И обзвоните всех знакомых.

– Уже! – вставил слово Марк.

– Тогда обзвоните все больницы и морги. Все. Больше ничего не сделаешь, надо только ждать.

– Морги? – еле слышно выдохнула я. Мыслей о том, что могло случиться что-то непоправимое, мне в голову не приходило. До этой минуты. После этой минуты мне стало совсем трудно дышать.

– Подождите, – вдруг миролюбиво попросила девушка-оператор. – Я сейчас посмотрю сводки. Ага, вот. Нет, сегодня ночью не было убито ни одного подростка, который подходил бы под ваше описание.

– А что – другие, другие были? – спросил Андрей.

– Нет. Только разборка в общежитии Института дружбы народов. Но там все живы. Так, чем-то еще я могу вам помочь? – с явственным недовольством поинтересовалась оператор.

– Нет, спасибо, – ответили мы, и Андрей повесил трубку.

Некоторое время все напряженно молчали. Андрей достал сигарету и прикурил. Сигарета была последней, он смял пустую пачку и бросил ее в мусорное ведро.

– Нельзя заранее думать о плохом. Я уверен, что все не так плохо. В сводках ничего нет, значит, он просто где-то отсиживается, – уверенно и бодро проговорил Марк.

Но на этот раз он не убедил никого. Даже меня.

– Надо звонить, – устало выдохнула я.

– Куда? – повернулся ко мне Андрей. Он переживал так же, как и я. Ближе бывшего мужа в эту минуту для меня никого не было. Боюсь, что и Марк это понимал.

– В больницы. О боже! – Я прикусила кулак и ушла в гостиную. За справочником. Я вдруг почувствовала такую невыносимую усталость и нежелание делать хоть какие-то дальнейшие шаги. Неопределенность, висевшая над нами вот уже больше двенадцати часов, измотала меня. Выносить это и дальше было невозможно. Немыслимо. Я держала толстый справочник в руках, стояла посреди комнаты, напротив своей плазмы, и не могла найти в себе силы, чтобы оторвать ноги от пола.

Зачем жизнь так сложна и непредсказуема? Почему нет каких-то простых и надежных рецептов, инструкций, позволяющих сделать ее легче. Или пусть не легче, но хотя бы более прогнозируемой. Я не хочу больше сюрпризов. Я не хочу лучшей доли, богатства, любви, счастья или чего-нибудь еще. Я больше ни к чему не стремлюсь. Мне хочется только сесть на диван и плакать, всхлипывать и причитать тоненьким голоском: только бы с ним все было хорошо. Только бы с ним все было хорошо. После разговора с милицией я осознала, что теперь, разбив наше прошлое, мы рискуем потерять самое дорогое, что у нас есть. Нашего сына. Ради этого разве стоило жить?

– Давай я, – попросил Марк, неслышно подойдя ко мне из коридора. Я обернулась, дернулась и встретилась с ним глазами.

– Что-то мне совсем плохо, – пожаловалась я.

– Ты не спала всю ночь, нервничаешь – это совершенно понятно. Дай мне справочник. Думаю, тебе самой не стоит этим заниматься. Может, тебе стоит выпить снотворного? – предложил он.

Я подумала, что сейчас уснуть и оборвать эту невыносимую муку ожидания было бы очень даже здорово. Но я не могла покинуть реальный мир, пока не будет ясно, что с моим сыном.

– Нет, я пока держусь, – отказалась я.

– Ну, как знаешь. Только все равно полежи и отдохни. Хочешь, я буду говорить при тебе, чтобы ты ничего не пропустила?

– Да, спасибо, – согласилась я.

Действительно, это был самый лучший вариант. Я лежала, укрыв ноги пледом, положив голову на маленькую подушку, и смотрела на Марка, а он в это время методично обзванивал справочные московских больниц. Отмечал те, где номер занят и те, где просто не взяли трубку. Его спокойный негромкий голос убаюкивал меня, и, хотя я совершенно не могла спать, мне стало почти хорошо. Его усталое лицо – как я его любила, до сих пор, через все эти годы. Разве это возможно? Седые волосы. Боже, мы же уже знакомы столько лет! Его острые плечи, немного угловатая походка слишком худого человека – как же я могла жить без него? И как я буду жить без него дальше? Когда все кончится и он уедет. Я смотрела на него сквозь опущенные ресницы и думала о том, что в другое время и в другом месте мы могли бы быть очень счастливы.

Андрей нам не мешал. Кажется, Марк попросил его дать мне отдохнуть. Я слышала, как Андрей ходит по кухне, а иногда шаги стихали. Наверное, он садился на диван. Я слышала, как он с мобильника разговаривал со своей новой женой. Разговор был коротким, деловым, Андрей раздавал инструкции и указания. Совсем как когда-то мне. Но я не люблю, когда мне указывают, что делать. Есть масса женщин, которым это даже нравится – но только не мне.

Я – сама себе голова, и в этом наша с ним самая большая проблема. Андрею всегда было важно оставаться главным. А Марк просто незримо стоял рядом, глядя на меня как на диковинную заморскую птицу. Всегда только смотрел, никогда не пытаясь ничего во мне менять. Ему ни с чем во мне не надо было смиряться, потому что я была нужна ему именно такой, какая я есть. И он, от кончиков своих дорогих ботинок до носа с горбинкой, тоже был нужен мне именно таким. Вместе со своим холодным расчетливым умом и самоконтролем, которого так не хватало мне. Марк был здесь, только протяни руку. Но я не решалась, я только смотрела, как он сосредоточенно выполняет свою работу. Ищет моего сына.

– Да, Михаил Демидов, пятнадцати лет. Да? Что, в каком отделении? Да, я подожду! – громче, чем за весь этот час, воскликнул он.

Я дернулась и села на диване.

– Что? Где он? Куда ты звонишь? – спросила я.

Тут же в комнату влетел Андрей, видимо, тоже услышал наши голоса.

– Это институт Склифосовского, справочная. Ничего больше не знаю, – зажав трубку ладонью, пояснил Марк. – Да, я на линии. Что? Ушибы? Он в сознании? Подождите, а куда нам подъехать? Понятно.

– Что там? Что? – закричали мы с Андреем, как только Марк повесил трубку.

Он посмотрел на нас немного растерянным взглядом и сказал:

– Кажется, он в хирургии. Мне ничего толком не сказали, только то, что утром к ним поступил Михаил Андреевич Демидов, пятнадцати лет. Какие-то ушибы чего-то. Я в этом не разбираюсь.

– Но он жив? – сжав зубы, спросил Андрей.

– Да. Он жив, – кивнул Марк, и все мы, не сговариваясь, одновременно бросились к выходу.

Материнское сердце – вещун. Это относится ко всем матерям без исключения независимо от того, что они сами думают о своей интуиции. Вот я, например, всю сознательную жизнь была закоренелой материалисткой. Привыкнув еще в институте все решать по формулам, я не могла понять, что такое – слушаться своего сердца. Так и получилось, что все пятнадцать лет жизни с Андреем я смотрела на наш брак сквозь призму рациональной логики. Почему-то я не спрашивала себя: «Что ты, собственно, чувствуешь?» Потому что ответ, исходящий из сердца, мог быть недостоверным. И правда, как можно доверять сердцу, которое столько лет говорило, что Андрей – самый лучший, а потом вдруг взяло и начало кричать, что ему хочется бежать от него на край света. Поэтому много лет я задавалась совсем другими вопросами.

Ознакомительная версия.