Астраханцев смотрел на нее во все глаза. Он даже рот приоткрыл, как младенец, завороженный погремушкой. Когда Люда закончила свою тираду, он схватился за голову и простонал:
– Боже мой, какая же вы дурочка!
– Серьезно? – спросила она сквозь слезы, слюдяной стеной вставшие между ней и миром. Мир казался искаженным до неузнаваемости и кругло вращался, словно прилепился к боку мыльного пузыря. Чтобы он перестал ездить взад и вперед, пришлось воспользоваться салфеткой. Стоило приложить ее к глазам, как слезы хлынули рекой.
– У меня просто талант, – саркастически заметил Астраханцев. – В моем присутствии женщины рыдают как заведенные. Ладно, рыдайте и слушайте. Слушайте, что я говорю, это важно. Люда, – проникновенно обратился он к ней, сцепив руки перед собой в замочек и положив их на стол. Такая поза была для него привычной. На семинарах он мог сидеть так часами и вещать, словно оракул. – Люда. Если мужчине нравится женщина, она ему нравится не потому, что у нее искусно подведены глаза.
– Я знаю! – сквозь слезы прогундосила та, трубно высморкавшись. – Если женщина красива, ей косметика вообще не нужна! От нее и так все сходят с ума.
– Во-о-от! Зрите в корень, – оживился Астраханцев и даже заулыбался. – Вы сейчас ухватили самую суть. Вы сказали: «От нее и так все сходят с ума». Лично я не собираюсь спорить с очевидным. На красивую женщину действительно таращатся все мужчины. Возможно, все ее хотят, простите за откровенность. Но! Не все ее любят.
Люда с любопытством зыркнула на него из вороха салфеток.
– Да-да, подумайте сами. Красивые женщины могут наслаждаться своей внешностью, ловить обожающие взгляды, но устраивать личную жизнь им приходится точно так же, как и простым смертным.
– Но они не попадают в унизительные ситуации!
– Если вы нравитесь мужчине, значит, именно ваша внешность пришлась ему по душе. А Брижит Бардо нервно курит в сторонке.
– Его друзья приняли меня за уборщицу, – подетски пожаловалась Люда, захватывая воздух оттопыренной нижней губой.
Нос у нее, ясное дело, был заложен и напоминал маленькую сливу, побледневшую от мороза. Астраханцев точно знал, что, если бы Люда нравилась ему, ему хотелось бы целовать и этот нос, и ее мокрые глаза, и распухшие от слез губы... О чем только думает этот идиот Грушин?!
Грушин лежал и думал о том, что время стремительно уходит, что Люда растворяется в пространстве, и он никогда ее не отыщет. Он понятия не имел, кто она такая, почему появилась в его квартире и куда исчезла. Конечно, она поступила нечестно! Ускользнула в ту минуту, когда он реально вышел из строя. Впрочем, она могла этого и не заметить.
Он вспомнил ее глаза прямо перед тем, как на него накатила тошнота. Люда стояла у окна, освещенная солнцем, и выглядела такой храброй и беззащитной одновременно, что сжималось сердце. Элина предлагала выставить ее из квартиры, а Белоусов уже достал бумажник, чтобы заплатить ей деньги... А он сам при этом молчал, как тупой осел! Господи, что она тогда о нем подумала?!
На ее месте он бы тоже сбежал и из гордости никогда больше не вернулся бы.
С этой неутешительной мыслью он провалился в сон, а когда проснулся, на улице уже стемнело, а комната была заполнена густыми тенями. Ганимед Ванильный Дым залег на соседней подушке, издавая низкие утробные звуки и впиваясь когтями в синтепон. На постели сидела незнакомая женщина. Вернее, нет, уже знакомая – Люба. Сложив руки на коленях, она смотрела в окно рассеянным взором. Она была абсолютно несчастна, Грушин понял это мгновенно, едва вырвавшись из пелены сна.
– Простите, я, кажется, вырубился, – пробормотал он, попытавшись сесть. Но тут же снова упал на подушку, потому что локти были ватными.
– Извиняться совершенно ни к чему. Вам же дали лекарство, так что все закономерно.
Она поднесла ему чашку с теплым питьем. От чашки пахло медом, и Грушин почувствовал вдруг, что внутри него все размякло и поплыло. Все было безнадежно.
– Вы хотели рассказать мне свою историю, – сказал он, жалея всех на свете несчастных влюбленных. Себя, Любу...
– Вы точно хотите узнать о моих приключениях?
– Да, – покорно ответил Грушин. – Действительно хочу. Должен же я понять, что случилось с женщиной, которую я позвал к себе жить. То есть с вами.
– Теперь ничего не получится, – покачала головой Люба. – Я имею в виду – у нас. Кое-что произошло.
– У меня тоже.
– В самом деле? А что конкретно?
– Про меня потом. Давайте начнем все-таки с вас. Кажется, вы начинали рассказывать, но я тогда уже проваливался в сон и ничего не запомнил.
– Дело в том, – улыбнулась ему Люба, – что в жизни случаются странные совпадения. Отправляясь в Москву, я записала ваш адрес на листке бумаги. А когда приехала, поняла, что не могу разобрать номер дома – не то десять, не то шестнадцать.
Грушин снисходительно хмыкнул. Глаза его были подернуты пленкой, как у черепахи, впавшей в долгую задумчивость.
– Дальше, – потребовал он, почувствовав, что Люба замялась.
– Короче, я ошиблась адресом. И перепутала одного профессора с другим.
Именно эти ее слова произвели на Грушина сокрушительное впечатление.
– А! – неожиданно воскликнул он и подпрыгнул на постели, словно его ударило током.
Ганя тоже подлетел вверх и, зверски мяукнув, улетел на пол, кошачьим аллюром пронесся через всю комнату и выскочил вон.
– Кто живет в той квартире, куда вы по ошибке попали? – страшным голосом спросил Грушин и схватил Любу за запястье с такой силой, словно собирался выдавить из нее всю кровь до капли.
Вид у него сделался до того диким, что она онемела. Поэтому даже не вскрикнула и не попыталась вырваться.
– Профессор Астраханцев. Дмитрий Валерьянович.
– Астраханцев! – закричал Грушин и выпрыгнул из постели.
На нем были боксерские трусы в полоску и белая футболка, обтягивавшая его, как носок. Торс у Грушина оказался выдающимся, и Люба мрачно подумала, что лучше бы она приехала прямо по нужному адресу. Все могло сложиться иначе... Впрочем, нет, вряд ли. Этот профессор не вызывал в ней никаких особых эмоций, только сочувствие.
Грушин между тем принялся бегать по комнате, издавая невнятные восклицания. Она не сразу поняла, что он собирает свою одежду и швыряет на постель.
– Вы никуда не пойдете! – решительно заявила Люба, загородив одежду собой. – Доктор сказал, вам нужно лежать.
– Он обязан был это сказать, – ответствовал Грушин. Глаза его горели дьявольским огнем. – Доктора всегда перестраховываются. По их мнению, человеку лучше всего проводить жизнь в постели, сложив ручки на животе.
– Вы похожи не на отравленного, а на душевнобольного, – честно призналась Люба, усевшись на его штаны. – Куда это вы собрались?
