Я напеваю некоторые слова, потому что здесь только вы и я. И для песни 80-х, она довольно таки хороша.
О, смотрите, вот еще «Total Eclipse of the Heart», завершая тройное уничтожение силы духа, мелодии 80-х из раздела почему-бы-тебе-не-прибить-самого-себя.
Да уж.
Простите, я пока пойду, перережу себе в ванной вены.
В среду утром у нас рабочее совещание в конференц-зале. Все время я сижу в каматозе — слушая лишь в полуха. Когда оно заканчивается, уходят все, кроме Кейт, которая все еще сидит за столом, раскладывая и собирая стопку бумаг и папок перед собой.
Она лучшая подруга Долорес — и да, это значит, что есть некоторые принципы. Такие же неприступные, как и стена молчания. Но, на данном этапе, мне нечего терять.
— Эй.
Она мягко улыбается:
— Привет Мэтью.
Я не хожу вокруг, да около.
— Она… она вообще говорит обо мне?
Кейт смотрит вниз, на стол переговоров.
— Ни слова.
Да уж… хреново.
Но я не отказываюсь от надежд.
— Она думает обо мне?
Кейт встречается со мной взглядом, и он у нее сочувствующий — немного печальный. Не уверен, эта грусть у нее направлена на Долорес или на меня. Она шепчет:
— Каждый день. Все время. Она никуда не выходит, она просто… хандрит, и смотрит кино. Она в этом не признается, но я знаю, что это из-за тебя.
Что ж… ну хоть что-то. Страдание любит компанию — и страдание Долорес доставляет мне некий комфорт. Успокоение. Что я, хотя бы, не один такой.
— Мэтью, почему ты просто не позвонишь ей? Люди иногда ругаются, совсем необязательно, чтобы на этом все заканчивалось.
Я уже качаю головой.
— Я не могу. Долорес любит, чтобы за ней бегали, я уже это понял. Но, в какой-то момент, ей надо перестать бегать, и позволить мне ее поймать. Я раскрылся перед ней, чтобы показать ей, как она важна для меня. Что я готов к длительным отношениям — если она захочет. Но теперь — ее очередь. Она должна показать мне, что тоже этого хочет.
Гордость — это не всегда грех. Иногда это спасение, которое не дает вам превратиться в придурка, не дает вам выглядеть дураком — но которым вы являетесь.
— Я уже был с тем, которая… хотела чего-то другого. Кого-то другого. Не хочу больше такое переживать.
Кейт кивает головой, слегка улыбаясь.
— Ладно. Чего бы это ни стоило, надеюсь, Ди скоро прозреет.
— Спасибо.
Я делаю несколько шагов по направлению к двери. Но потом останавливаюсь. Потому что, не смотря на то что, я Дрю и не видел, но инстинкты во мне подсказывают, что он переживает. Зализывает раны.
Смертельные.
А еще чутье мне подсказывает, что Кейт залечивает те же самые раны — просто у нее получается лучше это скрывать.
— Послушай, Кейт… насчет того, что произошло между тобой и Дрю…
Все признаки дружелюбия тут же спали с ее лица. Ее взгляд становится тяжелым, губы сжаты и она перебивает меня резким голосом:
— Не надо, Мэтью. Просто… не надо.
Думаю, Дрю не единственный, кто включил радиомолчание.
— Хорошо. — Я сжимаю ее плечо. — Хорошего дня.
Она натянуто улыбается, а я направляюсь в свой кабинет.
* * *
Позже, тем же вечером, я заезжаю к Стивену и Александре, чтобы приглядеть за Маккензи, пока они пошли в кино. Лекси открывает дверь и смотрит на выражение моего лица дольше, чем нужно, а потом смотрит мне за спину. Никого там не увидев, ее лицо смягчается от сожаления.
Она крепко меня обнимает и говорит:
— Знаешь, Мэтью, существует такая вещь, как слишком разные.
Я тяжело сглатываю.
— Даа, я знаю, Лекс.
Времени на жалость нет, потому что светловолосое пятно в голубом наряде принцессы выбегает в холл, держа в руках медвежонка. Она врезается мне в ноги и обнимает меня за колени.
— Ты здесь!
Я поднимаю Маккензи на руки.
— Привет, принцесса!
— Хочешь поиграть в чайную вечеринку, дядя Мэтью? Ты можешь быть Баззом Лайтером, а я буду мисс Несбит.
— Звучит весело.
Я вознагражден шикарной детской улыбкой. И в первый раз за несколько дней, тяжесть на моем сердце стала легче.
Стивен помогает Александре надеть пальто, каждый из них целует Маккензи на прощание.
— Спать в восемь, — сообщает мне Александра. — Не позволяй ей уговорить тебя уложить ее позже.
— Не уверен, что я смогу устоять перед жалостливым взглядом больших голубых глаз.
Она улыбается.
— Будь сильным.
Они уходят, и я закрываю за ними дверь. Следующие полтора часа я играю в чаепитие с Маккензи. И в Барби. Потом мы строим стену и сносим ее машинкой Humvee на пульте управления. Перед тем как лечь спать, мы покидали мячик в игрушечное баскетбольное кольцо, которое я купил ей на день рождения.
Уже лежа в постели, она просит меня почитать ей историю и вытаскивает из-под подушки толстую книгу Дисней.
Золушка.
Маккензи обнимает своего медведя и смотрит на меня неморгающими сонными глазами. Когда доходим до места, где Принц делает свое объявление, она меня спрашивает:
— Дядя Мэтью?
— Ммм?
— Почему Золушка не пошла к принцу со своей туфелькой? Почему она не сказала ему, что «Это я»? Почему она стала ждать его?
Я задумываюсь над ее вопросом и не могу удержаться, чтобы провести сравнение со мной и Долорес.
— Может… может, Золушка не была уверена, какие у принца к ней чувства. Может, она хотела, чтобы он сам пришел за ней — так она будет знать, что он ее любит.
Это просто чертовски печально. Говорить о своей любовной жизни с четырехлеткой.
Маккензи с пониманием кивает, и я продолжаю читать. Пока…
— Дядя Мэтью?
— Да?
— А почему принц не узнал, что это Золушка? Если он полюбил ее, он бы помнил, как она выглядела, правильно?
Я думаю о дразнящей улыбке Ди, ее идеальных губах, теплой нежности в ее глазах, когда она просыпается рядом со мной, как приятно гладить ее по щеке кончиками пальцев — словно касаться лепестка розы.
Когда я отвечаю, у меня хриплый голос:
— Да, Маккензи. Если бы он ее полюбил, он бы не забыл, как она выглядела. Никогда.
Она зевает, долго и широко. Потом поворачивается на бочок и устраивается на подушке.
С сонным вздохом в голосе, Маккензи говорит:
— Я думаю дядя Дрю прав. Этот принц просто придурок.
И это были ее последние слова перед тем, как она отправилась в царство снов.
* * *
В четверг на работе, мой отец останавливается у моего кабинета и сообщает мне, что моя мама ждет меня вечером на ужин. Расстраивать свою мать — это тяжкое преступление, и последнее, что мне сейчас нужно, это, чтобы мое имя стояло первым в черном списке моего старика.
