кресле, — я имею в виду…
— Эфрат, — прервал он ее, чего обычно не случалось, — ты …
Что-то в лунном свете или в этой комнате противилось не только времени, но и всему тому, на что его тратили, и в подтверждение этому безо всякого стука и прочих церемоний в комнату ворвалась Шири.
Увидев влюбленных в положении, которое любой другой счел бы весьма двусмысленным, она ненадолго замешкалась. Но лишь ненадолго.
— А вы не сочли нужным сообщить мне, что живы, прежде чем сочетаться священными узами, того, что вы там планируете. Что бы это ни было, — сказала она.
— Узами? — переспросила Эфрат. К этому моменту Рахмиэль уже поднялся и стоял рядом с ней.
— Ну да. — Шири закрыла дверь и подошла к ним. — Разве это не самая распространенная среди смертных поза для священных уз?
— Представления не имею, — ответила Эфрат. — Я не большой специалист в этом вопросе.
— Как и все мы, — поддержала Шири, — впрочем…
— Гедалья? Это кудрявый-то пианист? — не выдержав рассмеялась Эфрат.
— И то верно… — Шири улыбнулась, оценив нежную шутку. — Как бы то ни было, я буду очень признательна вам обоим, если в следующий раз вы соизволите поставить меня в известность, когда вам удастся избежать почти неминуемой гибели.
— Я прошу прощения, — начал терпеливо молчавший все это время Рахмиэль, — что значит «в следующий раз»?
— Вечность известна тем, что всячески избегает времени или держится от него на расстоянии, так что возможностей у вас будет предостаточно. Впрочем, — повторилась Шири и посмотрела на них с той же улыбкой, — ладно, я рада, что вы живы и, пожалуй, оставлю вас.
Одарив подругу многозначительным взглядом, полным сумеречной иронии, она вышла из комнаты.
— Удивительно, каким драматичным может быть подобный разговор при свете луны и в интерьерах итальянского особняка. Так мы, кажется, о чем-то говорили, — Эфрат повернулась к нему, и то ли полупрозрачный свет луны сыграл злую шутку, то ли голоса, все еще носившиеся в воздухе, подсказали, на что обратить внимание, но сейчас Рахмиэль отчетливо видел перед собой будущее, которое открывалось ему. И ему оно не нравилось. Потому что это было страшно.
В одно короткое мгновение он осознал, что мира, который он знал и по-своему любил, больше не существует, что жизнь, такая простая и полностью оплаченная деньгам родителей, сейчас была неимоверно далека, что тогда, в загородном особняке при взгляде на ее портрет он увидел то же самое, что видел сейчас — смерть. Она была повсюду: в прикосновении ее рук, в золоте ее волос, в том как скользил по нему ее взгляд, в ее голосе, которому, как теперь понимал Рахмиэль, он никогда не мог сопротивляться. Вне всяких сомнений, если присмотреться, под ее ногтями можно будет различить запекшуюся кровь, ровно как и в ее волосах, и этот запах… Точно такой же, как в том тупике в ее доме. Рахмиэль знал, что за запах, потому что однажды, когда-то очень давно, он пропитался им насквозь.
— Не строй себе иллюзий, — не произнося ни слова, сказала Эфрат, — я никогда не пыталась тебя очаровать. Все то, что тебя так пугает, ты искал и находил сам. Ты пришел ко мне, потому что, как и все прочие, искал смерти. Потому что случившееся с тобой невозможно пережить и остаться прежним, потому что когда происходит подобное, люди перестают понимать, зачем им жить дальше. — Она смотрела на него, смотрела прямо в глаза и видела, как не сходя с места, он становится все дальше и дальше.
Молчание. Молчание всегда вне времени и всегда преодолевает пространство быстрее всех прочих.
— Ты чудовище… — Он все еще стоял рядом с ней, но старался не поднимать на нее глаз.
— Это так, — кивнула она, — по крайней мере, это преобладающее мнение. Вопрос, кто ты? Ведь ты пахнешь смертью ничуть не меньше меня.
— Нет, это не так.
— Не так? — Эфрат удивилась настолько едко, насколько позволяли приличия и правила этикета. — Тогда что привело тебя в мой дом? Мальчик, который кричал «Крек»?
Рахмиэль снова повернулся в ней. Ее лицо казалось таким же, как и всегда, и при этом изменилось до неузнаваемости. В комнате царила тьма, но ему не нужно было видеть. Он знал, знал что за этими изогнутыми губами есть острые клыки, которые каким-то образом остаются невидимыми для всех, кто ее видит, знал, что ее кожа иногда бывает цвета пепла, если она долго не ест. Он отчетливо помнил, как она открывала пакеты с донорской кровью, как если бы это были пакетики с соком, а в его ушах все еще раздавались звуки аппаратов, вернувших ему жизнь после того, как этот монстр чуть ее не отнял.
— Эфрат…
— Да? — отозвалась она, не давая себе труда пошевелиться.
— Мне очень жаль, что так получилось…
— А мне-то как жаль… — Приличия, она всегда помнила о приличиях, может быть, даже больше, чем о самой себе.
— Это не должно было зайти так далеко.
— И, дай угадаю, ты правда не хотел, чтобы так получилось?
Рахмиэль молчал. Она рассматривала его рубашку, хотя ведь это была ее рубашка, одна из самых любимых, из тонкого черного хлопка. Такая мягкая на ощупь.
— Я пойду. — Эфрат наконец поднялась с кресла. — Может быть, еще увидимся.
Она вышла из комнаты, оставив его наедине со временем, которое ему осталось. И никто не мог точно сказать, сколько времени осталось с ним в комнате.
***
— Мне кажется, или ты бледнее обычного? — Шири открыла дверь до того, как Эфрат успела постучать.
— Я голодная, — сообщила Эфрат, заходя в комнату. Они были одни. — А где Гедалья?
— Там, куда его проводили сразу по прибытию.
Эфрат вопросительно посмотрела на подругу.
— Я старше тебя, — ответила Шири на ее немой вопрос, — но если ты голодна, то здесь есть целый мини-бар.
— Подойдет, — безразлично отреагировала Эфрат и подошла к стенному шкафу, вырезанному, как и вся остальная мебель, из цельного дерева. Когда-то очень давно. Пластиковые пакеты были аккуратно сложены на подносе за небольшой приоткрытой дверцей. Она взяла один из них, открыла и осушила не отрываясь.
— Как идет? — Шири пристально смотрела на нее.
— Ты о чем?
— О внезапном прозрении, конечно.
— Откуда ты знаешь? — Эфрат открыла пакет с кровью и сделала большой глоток.
— В противном случае ты бы сейчас ужинала не этим сухим пайком. Еще раз, я старше тебя, — ответила Шири.
— Процесс пошел, — нехотя ответила Эфрат, опускаясь на один из стульев, окружавших стол в центре комнаты.
— Ставки делать будем? — спросила Шири, садясь на стул рядом.
— Ставки?
— Свадьба или казнь. Так или иначе,
