— Пусть возвращаются и так не помогут.
Ей не понравилось в больнице. Но оказалось, что это был последний звонок. Вскоре она потеряла сознание, лежала в кислородной маске. К нашему возвращению после Рождества состояние больной не улучшилось, но, к счастью, и не ухудшилось. Она болела очень серьезно, однако выкарабкалась. В больнице провела шесть недель. Сразу же хотела вернуться в деревню, но об этом не могло быть и речи. Бабка Калиновская была так слаба, что при ходьбе держалась за стены. Мы взяли ее к себе. Жила в комнатушке около кухни, в которой в своей время пан Круп держал запасные манекены. Жаловалась, что в городе скучно, но постепенно привыкла. Ждала Михала, когда тот придет с работы, потом ждала тебя.
— Я люблю, когда все дома, — твердила она.
Не желая навязываться, любила сидеть в своей комнатке. Мы ей поставили туда телевизор, который никто из нас, по правде сказать, и не смотрел. Бабка была в восторге.
— Все как в жизни, — говорила она, с удивлением качая головой.
Когда увидела на экране тебя, пришла в неописуемый восторг. Ты стал для нее почти что Богом.
— Он очень важный человек, — говорила бабка.
Однажды я заглянула к ней. Она сидела, сложив руки на коленях, и смотрела в стену.
— Что случилось? — спросила я. — Плохо себя чувствуете?
На меня взглянули синие, невинные, как у ребенка, глаза.
— Скучаю по дому, — проговорила она.
Мы отвезли ее на Мазуры в середине мая. Когда осенью собирались назад, хотели взять ее снова с собой. Но она уперлась.
— Буду умирать, — сказала она, — для этого никто не требуется.
Посоветовались, что делать. Наконец Михал решил:
— Пусть остается до первый морозов. Можем по субботам приезжать сюда.
Мы так и сделали. Когда не получалось у нас, Михал приезжал с приятелем. Привозили ей продукты. Она почти ничего себе не покупала, не хотела тратить деньги, которые получила за дом. Доверила по секрету Михалу, что держит их на похороны. Хотела, чтобы сделали ей хороший гроб и памятник. В последнюю неделю ноября Михал уговаривал ее, чтобы она с ним вернулась. Стало холодно, на поле за домом появилась первая изморозь. Бабка повела его в сарай и показала, где держит деньги.
— Хватит и на гроб, и на похороны. Старосте сказала, чтобы вас позвал. Сыновья все равно не приедут.
Звать ему нас не пришлось. Когда в следующую субботу мы приехали в деревню, нашли ее в сарае. Она сидела на корточках у стены, где были спрятаны деньги. Как бы хотела напомнить, что мы ей обещали. Нам тяжко было идти за гробом. Сыновья, как она и говорила, не приехали. А зачем? Ведь дом и так продала, наследства не осталось. Землю бабка отдала государству за пенсию. Исполняя ее последнюю волю, мы заплатили за похороны и заказали памятник. С фотографией, как она хотела. На снимке бабка Калиновская была абсолютно на себя не похожа. Молодая, смеющаяся, со всеми зубами, когда мы с ней познакомились — не имела уже ни одного. После похорон мы пили водку за упокой ее души. Михал посмотрел в сторону лестницы и сказал:
— Бабка Калиновская бегает уже по лестнице святого Петра. — И голос у него задрожал.
Вот такой был Михал. Старался не показывать своих чувств, но сердце у него было мягкое. Брак с Мариолой с самого начала оказался недоразумением. Она жила с Артуром у родителей, все время шла речь о том, что они переедут к нам, но, когда это случилось, жизнь стала невыносимой. Ты ходил раздраженный. Тебе действовало на нервы и присутствие «этой женщины», пеленки в ванной и плач ребенка. В праздники она тащила Михала к своим родителям, а он хотел быть с нами. Родители Мариолы приглашали нас, но ты говорил: «ни за какие деньги». В памяти у тебя сидел прием после крестин Артура. Ты хорошо переносил простых людей. Раздражала эта новая социалистическая элита: военные, частники и карьеристы, у которых из сапог еще вылезала солома, зато перья распускали, как павлины.
Мариола и Артур жили с нами полгода, потом она сказала, что ни дня больше не останется здесь. Она считала, что ты относишься к ней свысока, не можешь обмолвиться даже словом.
— Я с ней не разговариваю? — удивлялся ты. — А, собственно, о чем мне с ней говорить?
Я пробовала как-то смягчить ситуацию, но ничего не получилось.
— Постарайся быть с ней поприветливее, — просила я, — хотя бы из-за Михала.
— Пусть он ест это сам полной ложкой!
Вот уже поистине нелегкий у тебя характер. Мариола уехала в Анино, за ней — Михал. Она поставила условие: или он переедет, или развод. Ее можно было понять — хотела иметь рядом мужа. Я ездила туда, неизменно встречая холодный прием. Мне было все равно, самое главное — это Артур. Я с радостью общалась с ребенком, он мне напоминал маленького Михала. Когда ему исполнилось три года, взорвалась бомба: развод! Михал вернулся на Новаковского, а мне как-то в Анино не открыли дверь. С плачем я возвращалась на станцию. Михала тоже не пускали. Начался бракоразводный процесс с определением виновной стороны. Он тянулся бесконечно, а мы были отрезаны от ребенка. В конце концов Михал взял вину на себя. Суд назначил ему дни, в какие он может встречаться с сыном. Когда Михал являлся в Анино, то оказывалось, что Артура нет или что он болен и с ним нельзя повидаться. Я это очень переживала. Михал тоже ходил угнетенный. Мы скучали без ребенка. В итоге тебе осточертели наши постные физиономии, и ты решил взять дело в свои руки. Поехал в Анино и определил, каким образом мы будем контактировать с ребенком. Они согласились, но, когда Михал приехал, все началось сначала. Теперь ты сам ездил за ребенком. И несчастье обернулось счастьем: ты привязался к внуку. Артур перестал тебя бояться и, можно сказать, потихоньку начал ходить у тебя по голове. Ты привез ему из Англии железную дорогу. Все как настоящее, только в миниатюре: вагончики, рельсы, вокзал. К вам присоединился Михал, и вы часами играли, лежа втроем на полу. Глядя на вас, я чувствовала себя счастливой. Но потом Артура нужно было отвозить…
ЕГО я не видела уже шесть лет. Ушел из издательства. Прочитала в газете, что стал директором крупного объединения «Пресса». Иногда появлялся по телевидению или выступал на радио. Я ловила все это, охваченная тоской. Но не страдала. Мне было достаточно того, что он со мной в одном городе. Жив. Перед нашим отъездом в отпуск услышала в трубке его голос.
— Я хотел бы поговорить с пани Кожецкой.
— Это я. — Почувствовала, как все во мне оборвалось.
— Говорит Квятковский.
— Узнала, — сказала я, стараясь успокоиться.
— Могли бы мы с тобой встретиться?
— Хорошо.
— Когда?
— Это срочно? — задавая этот вопрос, я уже знала, что он бессмысленный.
