Они не виделись с тех пор, как поругались после программы «Поставь свой рекорд». Однако не было и дня, не было и часа, когда бы Калачников мысленно не спорил с Волкогоновой, не доказывал ей что-то. Попав в больницу, Петр, возможно, и позвонил бы Марине, но тот факт, что втайне от него она встречалась с Дурмановым и вела с ним какие-то переговоры, сделал примирение невозможным. Даже самую страшную невольную ошибку можно простить, сознательное же, изощренное предательство — никогда!
Правда, где-то в глубине души Калачников надеялся, что, узнав о его недомогании, Марина сама прибежит к нему в больницу. Петр даже представлял, как она будет плакать на его груди и просить о примирении, но он, конечно же, останется непреклонным, с холодным достоинством отклонит все ее мольбы. Однако сейчас, когда она действительно появилась у него на пороге, Калачников растерялся.
Тем временем Волкогонова нерешительно вошла в палату, как-то осторожно ставя ноги, словно шла босиком через поле, заросшее колючками. Она тоже была смущена. Оглядевшись, Марина присела на стоявший рядом с кроватью стул, положив на колени принесенный с собой полиэтиленовый пакет, из которого выпирало что-то круглое — яблоки или груши.
Верхнюю одежду Марина, очевидно, оставила внизу, в раздевалке, и сейчас на ней были лишь серая клетчатая юбка и светлая блузка с низким вырезом, приоткрывавшим и ее ажурный лифчик, и два аппетитных смуглых полушария. Критически настроенный Калачников подумал, что люди перестали соблюдать дресс-код не только при посещении театра, куда заявляются даже в джинсах, но и во время визитов в больницу — месте скорбном, не предназначенном для веселья, для маленьких житейских радостей. Однако следующая его мысль была уже не такой добропорядочной: он увидел четко обозначившиеся под блузкой соски Марины, вечно находившиеся в каком-то эрегированном состоянии, и почувствовал, как его член тоже начал подниматься. Чтобы этого не было заметно через простыню, Петр согнул ноги в коленях.
— Ну как ты? — спросила Марина, прерывая тягостное молчание.
— Нормально.
— Что говорят доктора?
— Оказывается, в моих артериях полно каких-то склеротических бляшек, которые в любой момент могут меня окончательно доконать. Каждая из них способна сыграть роль пробки в горлышке бутылки.
— Я же тебя предупреждала… — обронила она.
— Мой лечащий врач считает, что медлить нельзя. Уже во вторник мне сделают операцию. Впрочем, операция — это громко сказано, — поспешил оговориться Калачников, хотя ему и хотелось выглядеть страдальцем. — Где-то в районе бедра мне введут специальный щуп, просунут его до самого сердца и прижмут все бляшки к стенкам артерий. После этого я опять буду здоров и смогу закончить все свои грешные дела.
Волкогонова сначала удовлетворенно покивала головой, радуясь благоприятным перспективам в борьбе с его болячками, а потом насторожилась:
— Закончить грешные дела? Что ты имеешь в виду?
— Я все-таки начищу рожу Дурманову!
Марина поморщилась, поерзала на стуле, но больше никак не отреагировала на его откровенный демарш. Калачникова это категорически не устраивало, ему хотелось скандала или хотя бы выплеснуть все то, что накопилось за последние дни у него на душе, и он спросил:
— Ты в курсе, что случилось у меня с нашим долбаным генеральным продюсером?
— Да.
— Откуда?
— Дурманов сам мне все рассказал.
— Мудро, очень мудро! Всегда выгоднее изложить свою версию первым, — иронично хмыкнул Петр и без паузы бросил: — Как ты могла?!
— Я не понимаю тебя…
— Как ты могла встречаться и вести переговоры с этим мерзавцем за моей спиной?!
В голосе Калачникова было столько неподдельного трагизма, столько душевной боли, что ему позавидовал бы любой из великих мхатовцев.
— У нас с Дурмановым была всего одна деловая встреча, и состоялась она ни за твоей спиной, ни слева от тебя и ни справа, — возразила Волкогонова.
— Но вы с ним часто созванивались, так?
Допрос Калачникова становился все более и более занудливым, изощренным, мелочным. Если бы какая-нибудь из его прежних пассий предъявила бы ему столько претензий, он бы выставил ее не задумываясь.
— Созванивались — это неточное слово. Лев иногда звонил мне, — терпеливо отражала его нападки Марина.
— Лев?!
— Ну что ты придираешься по мелочам!
— Почему же ты от меня скрывала, что поддерживаешь контакты с Дурмановым?!
— Потому что знала: ты воспримешь это неадекватно. Наши разговоры были чисто деловыми, и у меня нет причин оправдываться перед тобой. Дурманов предлагал мне попробовать что-то сделать на телевидении, причем в самых разных программах, а потом он вдруг позвонил и сказал, что у него безвыходное положение: одна из сотрудниц сломала ногу…
— Пороги канала НРТ обивают десятки безработных профессионалов, а у него безвыходное положение! — вставил Калачников.
— …и эту сотрудницу надо кем-то заменить. Я, по мнению Дурманова, подхожу для этого идеально.
— Но ведь ты же ненавидела телевидение, разве не так?! А помнишь, что ты мне говорила о российском шоу-бизнесе?! Нет-нет, ты вспомни! — Петр стал на память цитировать ее: — «Эти люди не оставят после себя ничего, что было бы отмечено печатью таланта, — ни одного гениального фильма, ни одной песни, ни даже одной-единственной запомнившейся всем фразы!» И ты хочешь быть в этой компании?! Тебя соблазняют лавры этих мальчиков и девочек, которые сносно поют, сносно танцуют, сносно катаются на коньках и ничего не умеют делать по-настоящему?! Ничего такого, от чего сердца зрителей могут разорваться на куски, от чего они будут навзрыд плакать или смеяться, как дети!
Марина покраснела, так как ей надо было опровергать свои же слова.
— Я бы никогда не приняла предложения Дурманова, если бы речь шла о какой-то другой передаче. Но «По душам» — действительно хорошая программа. С ее помощью можно поднимать очень серьезные социальные проблемы, напрямую взывать к людской чести и совести.
Последняя фраза подействовала на Калачникова, как удар плеткой. Он сел в кровати еще выше.
— Только, пожалуйста, не говори это мне — человеку, появлявшемуся в ящике изо дня в день больше двадцати лет! — возопил Петр, ударяя себя в грудь. — Ничем другим, кроме саморекламы, люди на телевидении не занимаются! Никто из них, говоря самые весомые, трогательные слова, не думает о том, как они отзовутся в других сердцах, их заботит лишь, как это смотрится на телеэкране, как вырастут их рейтинги и соответственно гонорары. Помнишь, я тебе рассказывал, как участвовал в одной телевизионной игре во Франции?
