— Вы не ответили на мой вопрос, — сказал он.
— Я бы попросила вас уйти. Беседа окончена.
— Ты когда нибудь представляла себе…
— Не надо, — прошептала она. — … что это такое…
— Нет!
— … когда мужчина хочет тебя так сильно?
— Пожалуйста, замолчите! — Но он не замолчал.
— Я хочу тебя так сильно! — проговорил он.
Ли издала какой то непонятный звук, пораженная этим заявлением.
— Нет, — тихо возразила она. И наконец, разъяренная, повернулась к нему. — Я врач!
Он протянул ей тетрадь.
— Что вы делаете? — спросила она, поняв, что он, должно быть, взял ее со стола.
— Откройте, — попросил он, — на последней странице. — Она мгновение смотрела на тетрадь, затем вырвала ее из рук Монтеры и начала лихорадочно листать. Страницы шелестели под ее пальцами, некоторые из них наполовину отрывались от спирального кольца. Ли была опасно близка к потере контроля над собой, и если потеряет, понимала она, то вряд ли обретет его снова. Слова застряли у нее в горле, пальцы начали дрожать, их свела судорога, когда она вынуждена была признать, что сегодня между ней и Ником Монтерой должно что то произойти. Что то, что навсегда изменит ее жизнь.
— Последняя страница, — повторил он.
Добравшись до последней страницы, она чуть слышно ругнулась, увидев, что он нарисовал там карандашом. Женщина, прижатая к стене, голова повернута в сторону, словно женщина напугана или возбуждена. Мужчина рядом с ней — скорее тень, чем фигура во плоти, — обхватил ее горло ладонью в эротической ласке, которая заставила Ли ощутить то же, что и эта женщина. И ей захотелось отвернуться.
Ли смотрела на рисунок Ника Монтеры, впитывая его темное, дикое настроение. Кто эта женщина — сомнений быть не могло. Так же как и в отношении мужчины.
— Когда вы это нарисовали? — спросила она.
— Вы оставили тетрадь у меня в студии. — Он дотронулся до смятого листка. — Скажите мне, доктор, кто эта женщина? — мягко потребовал он. — Скажите, что она чувствует?
— Нет… — Ли попыталась закрыть тетрадь, но он остановил ее и забрал тетрадь.
— Тогда я вам скажу, — проговорил он, кладя тетрадку на столик. — Она возбуждена, как никогда в жизни. Ощущения, охватившие ее, заставляют ее чувствовать себя безумной, наэлектризованной, бессмертной. Ей все по силам. Она может сравниться с богами. Но она не хочет бессмертия, доктор. Она хочет жизни, в трудах и заботах, обычной жизни. Она хочет жара. Животного жара. И хочет этого с ним, с мужчиной, который пригвоздил ее к стене.
— Вы не имеете права, — прошептала она.
— Я имею полное право. Ведь это я заставил ее испытать эти чувства.
Он схватил ее за руку, словно почувствовал, что она вот вот попятится. Ли смотрела на его руку, на длинные темные пальцы, смыкающиеся на ее тонком запястье. Она никогда не видела ничего более захватывающего, чем контраст цвета их кожи. Она словно в первый раз увидела эту разницу, и это околдовало ее.
Подняв глаза, она встретилась с его взглядом, и весь мир вдруг сузился до высшей степени эмоциональной зрительной связи, возникшей между ними. Этот человек отвечал на все запретные импульсы, которые она когда либо ощущала. Он воплощал все, что ее пугало, ту черту риска, которую она никогда не переступала. Она интуитивно поняла, что подчинение своего желания такому мужчине, как он, — это вход в царство плоти и чувств. В сладкий сексуальный ад для непосвященных.
Другую ладонь он положил ей на горло.
— Прекратите, — предостерегла она, не в силах больше смотреть ему в глаза. — Если вы этого не сделаете, я не смогу продолжать работать с вами. Мне придется отказаться от дела.
— Тогда сделайте это, — сказал он, заставляя ее снова посмотреть на него и глядя в ее глаза так настойчиво, что она почувствовала, что слабеет. — Откажитесь от этого дела. Вам же хочется этого, не так ли? Того, что происходит сейчас в вашем кабинете? Прямо сейчас в вашей жизни? — Голос его стал грубее. — Я этого хочу.
— Прошу вас, — взмолилась Ли, — уходите.
— Уйти? — Он рассмеялся, не веря своим ушам. — Посмотри на меня, Ли… доктор… как бы я вас ни называл! Посмотрите мне в лицо, а потом скажите, будто не знаете, что тут происходит. Скажите, будто не знаете, что вы… со мной делаете.
Он по прежнему каким то образом удерживал ее взгляд, преодолевая все ее попытки посмотреть в сторону. Его глаза почернели от неудовлетворенности и желания, от внезапного гнева. В них читалась ярость человека, который заклеймен — обречен — с самого момента своего зачатия быть не таким, как она, человеком, который никогда не получит того, что обещает восход солнца.
На глазах Ли выступили слезы, быстрые и неудержимые.
— Простите…
Она едва понимала, почему извиняется и что испытывает, но чувствовала, что именно она стала причиной его глубокой неудовлетворенности, что своим видом и самой своей безмятежной жизнью она олицетворяет все, что было для него недоступно. Не для фотографа, который, без сомнения, мог обладать любой женщиной, которую пожелает. Она напомнила Нику Монтере о его прошлом, о том, кем он был прежде — обитателем трущоб, полукровкой с улицы.
Она опустила ресницы, и по щеке покатилась слеза.
Он остановил бег соленой капли, преградив ей дорогу пальцем, и нахмурился при виде влажной дорожки, которую она оставила. Какая то внутренняя угроза заставила его сжать зубы.
— Это из за меня, доктор? Я сказал что то, что тронуло ваше сердце? Больше я ничего не хочу знать. Мне достаточно и того, что я затронул ваше сердце.
Его глаза тоже блестели, и Ли поняла, что проиграла. С этим она сражаться не могла. Его беззащитность была бесконечно сильнее его злобы.
— Я могу вам помочь, — сказала она, — но только не так.
— Нет, именно так, черт побери! Только так… Ли, пожалуйста.
Он погладил ее по лицу, и она на мгновение прикрыла глаза, покоренная его нежностью. Она почувствовала, как он вздрогнул, и пронзившее Ли острое желание заставило безумно захотеть того, чего она не имела права хотеть. Его. От желания у нее перехватило дыхание. Ее затрясло.
Она бессознательно коснулась его губ пальцами, страшась того, что он мог сделать, и в то же время не в силах остановить его.
— Боже, ты до меня дотронулась, и я уже готов, — заметил он сдавленным от эмоций голосом. — Я думаю о тебе, и у меня встает.
Ли оказалась не готова к подобной откровенности. Его боль и одиночество были туманными, прекрасными, как и его фотографии. Тихо простонав, он без предупреждения подхватил ее под мышки и, приподняв, прижал к себе. И хотя разум кричал, что надо сопротивляться, она не могла. Он действовал быстро и был таким сильным. Казалось, Ник обладает силой, способной подавлять все остальное в своем мире — и в ее, — все тревоги. Этот человек контролировал Ли каким то невообразимым, завораживающим образом, и сопротивляться было невозможно.
