— Кончайте ваш номер с добрым черным Бананиа. Бобби — француз. Не стоит изображать его в виде попавшего в город банту, который приходит выразить свое почтение Дяде Тому. Если бы вы читали тексты его песен, вы бы знали, что он говорит о безработице, о насилии, о любви, о Саркози, о Франции, о том, что нас интересует. Забудьте это фото, Бобби — не бронзовый поклонник черного далай-ламы. Лучше напечатайте снимки с нашей свадьбы. Он женился на белокурой эльзаске, и мы пропустили этап с кюре и с имамом. Это интересно, и это показывает кое-что о так называемой религиозной войне в пригородах…
Читали ли мы его тексты?! Несчастная идиотка. Мы их писали за него, его песни! Но ей на это было наплевать. Ей было важно одно: чтобы ее фото было в «Экспрессе». В момент паломничества к святому Нельсону Бобби не пожелал взять с собой свою белую милашку. С тех пор положение изменилось. Ариана взяла над ним власть. Он теперь был только с ней и для нее. На вопрос журнала «Inrocks» «Кого вы любите по-настоящему?» Бобби ответил: «Мою публику». Это было слащаво и претенциозно, но в некотором роде искренне. Ариана устроила из этого целую драму. Мне уже тогда пришлось звонить, прося внести в текст поправку. И тут все началось снова. Потому что договариваться с «Экспрессом» придется мне. А потом неизбежно выслушивать комментарии этой фальшивой девки, когда она будет листать журнал:
— Конечно, они убрали фотографии с Нельсоном Манделой. Это всегда так. Они думают, что мы можем вести диалог только с неграмотными у себя на лестничной клетке…
Короче, было 11 часов утра, я заканчивала пить уже четвертую чашку кофе за утро, и лучше было ко мне вообще не приближаться, когда мне позвонила секретарша Оливье. Меня ожидали там. Это случается со мной не каждый день. Оливье вообще человек очень закрытый. Изящный, молчаливый, холодный, вежливый, одетый в серый или темно-синий костюм, он проскальзывает по коридорам «Континенталь» и если случайно заходит в какой-нибудь из кабинетов, то незаметно, как пыль. Он почти не открывает рта во время совещаний. Сомневаюсь, чтобы до прихода к нам он когда-либо покупал компакт-диски. Если только Баха или что-нибудь в этом роде. Он получил повышение не в силу заслуг, а из-за статистики. Вопрос престижа: нужно было, чтобы в группе был выпускник Национальной административной школы. И сразу мы обзавелись бухгалтером. На своем первом обеде в дирекции он высказал так мало идей, что все стали задаваться вопросом, действительно ли он учился в этой знаменитой школе. «Да, два или три дня», — ответил всем Ренар, всегда злословивший.
Потом выяснили, что до прихода к нам Оливье сделал довольно неплохую карьеру высокопоставленного чиновника. В Министерстве внутренних дел! Не стоит и говорить, сколько об этом судачили в кулуарах. Полицейский во главе фирмы грамзаписи. Все считали этот выбор бессмысленным. Я первая. Я ошибалась. Наши рэперы и слова по этому поводу не сказали. Всегда разговаривая со мной, как со своей рабыней, и осыпая всяческими оскорблениями полицейских, они отказались от всех своих предрассудков перед тем, кто держал в своих руках их судьбу. Я и сама привыкла к нему. Оливье старался, ходил на концерты, приглашал звезд нашей фирмы к себе на обеды, а главное, улучшал финансовые отчеты. На их результаты с восторгом реагировала фондовая биржа, а меня он изводил в сто раз меньше, чем Ренар. Одна загадка оставалась полностью нераскрытой: какие резоны побудили владельцев фирмы взять на этот пост выпускника Национальной административной школы? Ну что ж, в тот самый момент, когда я села напротив Оливье в его кабинете, я получила разгадку.
Насчет того самого момента я преувеличиваю. Оливье всегда делает небольшую паузу, прежде чем обратиться к тем, кого вызывает к себе, как будто ждет, когда прозвучат три удара. Итак, я села и я ждала. К счастью. Если бы я не опустилась в кресло, то от удивления рухнула бы на пол. Оливье говорил в своей манере, не спеша, тщательно выстраивая информацию. Всегда создается впечатление, что он читает с телевизионного суфлера или диктует своей секретарше. Очень просто: у него слышны знаки препинания.
— Мне позвонили с площади Бово. Там находится Министерство внутренних дел. У меня там осталось несколько хороших друзей. Они сказали мне, что в комиссариате восьмого округа Парижа была зарегистрирована жалоба на Брюса. Ее подала некая Аньес де Курруа. Я не буду вам описывать ее, вы знаете ее лучше меня. Только к полицейским она пришла с загипсованной рукой на перевязи. В ее заявлении нет ничего двусмысленного: это Брюс ее поколотил. Три дня назад, в вечер концерта Моби, в «Бристоле».
Не хотела бы видеть себя в этот момент. Я, наверное, напоминала петуха, который подвергся электрошоку от восходящего солнца. Каждый волосок на моих руках встал дыбом. После дела Канта, в разгар дела об изнасиловании, в котором обвинялся Джонни Холлидей, вся пресса набросится на меня. В фирме «Юниверсал» эти две катастрофы мобилизовали людей на месяцы. Это будет судебное преследование за приставание. У меня завтра появится еще одна морщина. Разные причины ярости сталкивались друг с другом. Ярость, вызванная Оливье, который счел нужным уточнить, с чем ассоциируется выражение «площадь Бово». И ярость, вызванная пороками аристократических кварталов Парижа. Охваченная гневом, я только и смогла, что вымолвить:
— Бристоль? Отель?
Оливье не сделал мне поблажки:
— Конечно, отель. Не гараж «Пежо» у Порт Шампетриер. Вы уверены, что вы директор по связям с общественностью?
Я предпочла промолчать. Я была заинтересована в том, чтобы как можно быстрее привести свои мысли в порядок. Спокойствие Оливье внушало страх. Иногда я сожалела об истерических припадках гнева Ренара. С ним мы играли по правилам: патрон отвратительный, но решительный и смелый. Если бы он мог, он курил бы две сигары сразу, но он не делал вам пакостей за спиной, предпочитая сто раз облаять вас в лицо. С Оливье ничего похожего. В песочнице это маленькое существо не испугало бы и мальчишек. Но теперь, когда он достиг того положения, которое занимал, многие чувствовали, как холодеет спина от его взгляда. Скользкий как угорь, он даже не смотрел вам в лицо. Через два месяца после этого разговора, когда он списал меня со счетов, я нашла свои вещи прямо на тротуаре; мне запретили снова войти в здание, и Оливье так никогда и не принял меня, чтобы дать мне объяснения. Вдруг переведенная в разряд спорных вопросов, я была вычеркнута из его памяти еще до того, как узнала о своей участи. Это его стиль: закрыть дверь, повернуть ключ в замочной скважине и остаться одному в своей комнате. Вокруг него ни один из его служащих для него не существует. Во время интервью журналу «Экспансьон» (об этой встрече он приказал мне договориться в течение недели) он объявил: «Я подниму эту группу на первый уровень в Европе». И этот чудак думал приписать заслугу в этом себе одному. Что могут машинистки-стенографистки или пресс-атташе поднять к вершинам? Ничего, если только не свою переменчивость, свое невежество и свой стаж в R.T.T.! На его взгляд, моя роль была простой: иметь контакты со всеми ради его все большей персональной славы и сохранять дистанцию, чтобы никакая тень не упала на него. В любой момент я должна была быть готовой исчезнуть с глаз долой. На вечере Моби он три раза подавал мне знак, чтобы я представила его трем особам. Как только эти формальности были выполнены, он сразу же отсылал меня, чтобы я занялась гостями. Довольно, не буду больше распинаться. Коротко говоря, я не люблю Оливье.
