После этих слов лицо его прояснилось, даже обозначилось что-то вроде улыбки. Он выпятил грудь под слегка пожелтевшей за день от пота рубашкой.
– А что же конец истории? Вы так нам его и не расскажете? – спросила Джоконда, прикрывая оробевшую Диану.
– Расскажу когда-нибудь. Такие истории вроде выдержанного сыра – чем больше побудут в потайном ящичке памяти, чем лучше на вкус.
И он открыл дверь. Расчихавшись от ночного воздуха, зашагал по улице – хотелось побыстрей забраться под одеяло.
Джоконда почувствовала, как Диана взяла ее за руку. Она высвободила руку – это ни к чему. Направилась в кухню сварить кофе.
– Не простудился ли Полидоро? – вздохнула Себастьяна, которой очень хотелось кофе.
Джоконда задумалась о том, как весна действует на деликатные натуры: им это время года приносит смятение, надежды, веснушки на лице и свежую зелень на деревьях, зато пух цветущих деревьев, носящийся по воздуху, заставляет быстрей биться беззащитные сердца.
– Весной это бывает. – Тут она отвлеклась, так как ставила воду на огонь.
– Весна в июне? – поправила ее опомнившаяся от грубости Полидоро Диана.
– У нас, в Триндаде, все может быть: мы живем так далеко от цивилизации. Как знать, не зайдет ли Каэтана к нам завтра и не расскажет ли сама конец истории, – сказала Джоконда, желая положить конец треволнениям дня.
За ночь Полидоро удалось опустошить свою память: остался глубокий колодец с мутной водой, которую нельзя пить. Душа его успокоилась, так как он пришел к твердому убеждению, что, проснувшись поутру, не посмеет произнести даже про себя имя актрисы.
Он открыл ключом дверь своего дома, надеясь тотчас уснуть. Посмотрел на мебель гостиной, которую некогда посещал как гость. У Додо были основания порицать его. Никогда он не желал стать пленником этого дома, оттого что не считал его по-настоящему своим. Размышляя об этом, он уже начал было расстегивать рубашку, как вдруг с улицы до него донесся пронзительный голос Виржилио.
– В такой час? – не смог скрыть недовольства Полидоро. Сдвинутые к переносице брови явно говорили о его досаде.
– Я ненадолго. Как только узнаю правду, сразу же уйду. Весь город уже знает о вашей встрече с Каэтаной, а я еще нет, но ведь я самый близкий ваш друг, хотя Эрнесто это отрицает, потому что считает таковым себя.
Виржилио уселся во главе обеденного стола, где стояла ваза с фруктами. У него пересохло в горле, и он нервными пальцами очистил апельсин. Отрываемые дольки брызгали в Полидоро соком.
– Неужели эта благословенная пятница так никогда и не кончится?
И Полидоро, приуныв, сел к столу рядом с Виржилио. Конечно, появление в Триндаде Каэтаны не могло не вызвать переполох. У самого Виржилио, который вот уже тридцать лет раньше девяти часов гасил свет, чтобы отойти ко сну, теперь сна не было ни в одном глазу.
– Ладно, расскажу, только обещайте, что уйдете сразу же, как только я заявлю, что больше мне сказать нечего.
Рот учителя был занят крупной долькой апельсина, никак он не мог ее прожевать. И он дал обещание, клятвенным жестом подняв ладонь.
И Полидоро согласился повторить историю, которую много раз пережевывал про себя. Перед таким слушателем, как Виржилио, ему, быть может, удастся проверить правдивость изложения фактов и исправить кое-какие неточности.
С понедельника, когда пришло письмо от Каэтаны, он все думал, как себя повести, чтобы не выказать излишнего восторга и не замахнуться на слишком многое, дабы не испортить впечатление о любви, которую все эти годы с небывалой верностью питала к нему актриса. Перед тем как Каэтана переступила порог люкса на шестом этаже, ему хватило времени раскаяться в том, что столько лет терзал свое сердце мыслями о грядущих черных днях, и посетовать на то, что не запасся никаким подарком ко дню рождения Каэтаны. Надо было хотя бы захватить остатки цветов, брошенные Джокондой на вокзальную скамью, когда вся компания разошлась после появления Франсиско.
Постучав в дверь номера, он услышал голоса. Это вызвало у него внезапный испуг: он заподозрил, что какой-то недруг поспешил обнять Каэтану раньше его, наставить ему, так сказать, рога, чтобы потом хвастаться в баре гостиницы «Палас» своей победой над Полидоро, несмотря на его богатство и любовь к актрисе.
В огорчении Полидоро почесал грудь. Нестриженые ногти словно пробудили в его теле горькую ревность. У него перехватило дыхание, он побоялся, как бы не принять смерть у райских врат, и поспешил перевести дух. Когда дверь открылась, он увидел на пороге безусого юнца, который внимательно оглядел его, не пригласив войти.
– С кем имею честь? – тихо спросил юноша, так, чтобы его не услышали в гостиной. Его манерная речь звучала иначе, чем у Мажико – тот за велеречивыми фразами прятал свое раболепие.
– Полидоро Алвес, – ответил он, ожидая, что это имя тотчас откроет ему двери.
Молодой человек попросил подождать. Через полуоткрытую дверь Полидоро видел часть им же восстановленной обстановки. При виде предметов меблировки и безделушек, согретых теперь присутствием Каэтаны, им овладело искушение бежать со всех ног домой и послать нарочного на фазенду, чтобы вызвать Додо, так как ее муж, мол, горит в лихорадке. Полидоро прислонился к косяку. Весь день он почти ничего не ел, если не считать утреннего кофе да кусочка предназначенного для Каэтаны торта на вокзале.
– Входите, пожалуйста, – пригласил Балиньо. Заметив, что гость стоит у косяка бледный и прислушивается, улыбнулся. – Все наши тайны остались на дорогах.
Полидоро, обвиненный в злоупотреблении искренним доверием, не нашелся, что сказать в свою защиту. Небрежно уселся в обитое почти начисто выцветшим зеленым плюшем кресло. Он-то надеялся, что Каэтана встретит его в гостиной с распростертыми объятьями. Такой должна была быть сцена их встречи, по мнению горожан, – для актрисы это было бы вполне естественно. Каэтана на сцене играла с пламенным жаром, как никто умела крепко, по-крестьянски обнять любого партнера или изобразить скучающую на диване томную даму.
Скудное освещение гостиной скроет следы, оставленные предательскими годами на ее нежном лице. Снова появился Балиньо. С подчеркнутой элегантностью предложил гостю чашечку кофе.
– Вам с сахаром?
Полидоро отрицательно покачал головой. Балиньо, не обратив внимания на этот жест, положил в чашку сахар с любезной рекомендацией:
– Вам это будет полезно. Помогает при сильных эмоциях.
Когда Полидоро принимал чашечку, руки его дрожали; морщась, он выпил кофе. Когда поискал глазами Балиньо, того нигде не было видно. Наверно, пошел за Каэтаной. Чего доброго, она появится в гостиной со свитой жалких, одетых в лохмотья артистов. А Балиньо будет выступать впереди в роли глашатая.
