их вдруг перешел, а то мало ли. – И опять за каким-то чертом я накаляю. Кто бы мне объяснил, зачем? Наверное, я завидую тому достоинству, с которым Дина себя несет. На фоне ее все, что я ни делаю, кажется жалким.
– Да нет, – она снова усмехается. – По поводу баб я не переживаю.
– Вот как? Думаешь, я представляю интерес лишь для тебя?
– Ни в коем случае. Скорее это тебе никто не нужен. – И я не знаю, что конкретно, но что-то в ее голосе задевает меня за живое. Отзывается там, где, казалось, было давно все мертвым. Черте что! Она столько добра мне сделала… А я… Мне почти жаль, что я не способен ответить на ее чувства. – Приехали.
Она кладет руку на ручку. Но я не даю ей выйти:
– Постой, Дин. Я… Черт. Прости меня.
– За что? – лучше бы она не улыбалась. Так понимающе, что хоть плачь.
– За то, что порешала с малыми. Я получил новые документы. И на радостях забыл тебя поблагодарить.
– Ну, у нас был договор… Так что ничего такого я не сделала. Просто выполнила свои по нему обязательства.
Она все же выскальзывает из машины, оставляя меня в успевшем остыть салоне. Наедине с формальностью слов.
Ага. Договор. Так и есть. А ее замечание, очевидно, намек на то, что сам я условий не выполнил. Медленно отстегиваюсь. Выбираюсь наружу. Ее уход выразительней всяких слов. Упреков и прочего дерьма, которым, как я думал, все рано или поздно закончится. И тогда мне просто придется… ну, вроде как с чистой совестью сделать это.
Дина же… Дина дает мне понять, что к ней я могу прийти только по доброй воле.
Медленно, уже все для себя решив, я захожу в дом. Иду к сыновьям. Те безмятежно спят – каждый в своей кровати. Целую их, после долго стою под душем. А когда больше не остается ни единого повода оттягивать это и дальше, я иду к Дине и, даже не постучавшись, с силой толкаю дверь в ее комнату.
Она резко вскидывается на кровати. На длинных худых ногах лежит свет от торшера. О том, что я забыл принять Виагру, вспоминаю лишь тогда, когда это становится совершенно неважным. У меня, оказывается, и без всякой Виагры член стоит, только в путь. От облегчения и какого-то… ужаса, что ли, пот катится по лбу и спине. Выступает над губой и собирается на висках бисером. Напряжение сумасшедшее, даже сердце стучит через раз. Я рывком развязываю узел на прикрывающем бедра полотенце и делаю шаг к кровати. Темные глаза Дины становятся маслянистыми, как нефтяные пятна. А у Лизы они, как небо, голубые-голубые... Только мне больше никогда в них не упасть. По позвоночнику прокатывается мерзкая липкая дрожь. Я наклоняюсь, обхватываю пальцами тонкие щиколотки Дины и дергаю на себя. Она соскальзывает ниже по белоснежным простыням. Пальцы дрожат, когда я сгребаю край ее футболки, чтобы обнажить ее тело, но… Это слишком. Я не могу… Не могу себя заставить. Внутри ворочается черная муторная тоска. Опираясь на колено, я смещаюсь выше. Из груди вырываются душераздирающие хрипы. Напрочь игнорируя их, раздвигаю ноги Дины своими бедрами. Не могу избавиться от навязчивой мысли, будто ее нефтяной взгляд оставляет следы на моей коже. То ли пачкая. То ли клеймя. Хрен его знает. Да и какая разница? Я зажмуриваюсь, опускаю голову и вгрызаюсь зубами в ее маленькую неженственную совсем грудь, в надежде, что это сойдет за ласку. Дина всхлипывает… ерзает подо мной. Почему-то мне кажется, что этого достаточно, что я уже могу, отодвинув трусики, с силой в неё толкнуться. А в ней так жарко, так тесно… Так хорошо… И шокирующе по-другому. Меня накрывает откат. Эрекция вянет. Чтобы вконец не облажаться, я фиксирую худые бедра и принимаюсь вколачиваться в нее, как поршень. И все-таки кончаю… А справившись, скатываюсь с Дины и на заплетающихся ногах возвращаюсь к себе. В какой момент начинаю плакать, не знаю…
Дина
– Пойду за малыми пригляну, – замечает Федор следующим утром, выбираясь из-за стола. Обычно он помогает мне навести порядок, загрузить в посудомойку грязные тарелки, или пропылесосить пол, который дети умудряются каждый раз загадить, но только не в этот раз. Сегодня Фед на меня даже не смотрит. Да и я сама по большей части пялюсь в окно. За которым сбежавшие пару минут назад дети носятся и галдят, галдят… ни на секунду не закрывая клубящиеся паром рты. Я собираю крошки со стола пальцами и все же в последний момент тихо, но твердо замечаю…
– Подожди. Нам нужно поговорить.
Фед замирает, так и не открыв раздвижную дверь.
– Лед не встал. А они ж наверняка сунутся к озеру…
– За ними присмотрит охрана, – указываю рукой на стоящий напротив стул. – Присядь.
Фед тяжело вздыхает, но все же подходит ближе. Надеюсь, линзы моих очков надежно скрывают мешки под глазами, и я выгляжу лучше, чем утром, потому что утром, ей богу, смотреть на меня было страшно.
– Ну? Что ты хотела?
– А сам ты мне ничего не хочешь сказать? – да, это не очень умно – отвечать вопросом на вопрос, тем более, когда сама настояла на разговоре, но я пока так и не придумала, как лучше его начать.
– Ты про минувшую ночь? – голос Федора звучит глуше обычного.
– Да.
– Ну, я закрыл свою часть сделки. – Фед пожимает широкими плечами. А я помню их рельеф, помню шелковистость кожи… и напряжение, такое сильное, что мышцы конвульсивно подрагивали, когда он меня… когда он… закрывал свою часть сделки, ага.
– Должно быть, ты хотел сказать «приступил к закрытию», – усмехаюсь я, все-таки поймав его взгляд. И в этот момент, клянусь, он трогательно краснеет. Кровь приливает к четко очерченным квадратным скулам, заросшим совсем по-мужски.
– Ты права, – соглашается он, играя желваками. – Что-нибудь еще?
Как же ему хочется поскорее от меня избавиться. А я ведь даже не перешла к главному.
– Да. В следующий раз я хочу, чтобы ты озаботился презервативом. Если ты, конечно, не хочешь, чтобы я забеременела.
Федор бледнеет. Нервно проводит по волосам. Недавно он постригся, оставив лишь короткий парумиллиметровый мягкий на ощупь ежик.
– Я…
