Он уехал в гостиницу отдохнуть. Клим… – всхлипывает, подбегая к моей койке. – Сыночек… Ну, как так?
– Все-все, мамуль. Нормально я. Мне надо кое-куда сходить.
– К девочке твоей? Мне папа все рассказал, но я все равно ничего не поняла. Как вы встретились? А еще… Он сказал, что нам нужно сообщить обо всем ее родственникам. Ты знаешь, как с ними связаться?
– Разберемся.
В тот день на то, чтобы побыть с Яськой, мне дают десять минут. Так мало на первый взгляд. И так много, если учесть тот факт, что, не загреми я и сам в больничку, не подсуетись мой отец, и не прояви понимания конвой, не видать бы мне было и этого. Хоть спасибо говори отморозкам, благодаря которым все так чудно сложилось.
Потом… Потом стало хуже. Примчались родные Яськи. Пришлось им все объяснять. И если брат изначально знал, к кому сорвалась его сестрица, то мать оказалась в полнейшем шоке. Мужик в наручниках – явно не то, чего она бы хотела для своей дочери. Я чувствую, что во всем произошедшем она винит меня, но стараюсь не принимать этот факт близко к сердцу. Тем более что кроме этого мне есть о чем подумать. Все мои мысли в эти дни о Яське. И вся моя боль о ней… За что я благодарен ее родне, так это за то, что они не возражают против моих визитов. Не представляю, как бы обходился без этих встреч. Кажется, я и живу от одного похода в реанимацию к другому. И этот неудобный стул возле ее койки мне уже совсем как родной.
– Клим, ты только спокойно, ладно?
Отец за прошедшие дни как будто на двадцать лет состарился.
– Мы готовим Яську к операции. Ей хуже. Абсцесс.
– Пальцы?
– Попытаемся просто иссечь, но сам понимаешь…
Да, понимаю. Ампутация гораздо более вероятна. И хорошо, если дело ограничится пальцами, а не стопой.
– Делайте все, чтобы ее спасти.
Конечно, формально отец здесь ничего не решает. Но по факту его влияние огромно. Мне остается только довериться его решению. И врачам. Тупо сижу, зажав ладони коленями, и раскачиваюсь из стороны в сторону. Концентрируюсь на том, чтобы вспомнить, как проводятся подобного рода операции. Вообще ничего сложного, но… Непонятно ведь, как Яська справится. Отец уже не раз намекал, что она сдалась. Только я в это не верю.
– Ясь, держись. Давай, моя девочка. Ради меня. Пожалуйста, – шепчу в пустоту. – Ты же про детей не просто так спрашивала, а, Яська? Я тебе не успел ничего ответить, но я хочу. Хочу, чтобы ты мне родила дочку. Или двух. Да хоть целый детский сад, Яська! Никто тебя за язык не тянул. Сама спросила, так? Теперь не вздумай спрыгнуть с темы.
Аккомпанируя моему бессвязному монологу, скрипит дверь. Я оборачиваюсь, но из-за выступивших на глазах слез не могу рассмотреть, кого принесла нелегкая.
– Привет.
Поверить не могу! Какого хера?! Вскакиваю, в один хищный прыжок равняясь с неожиданным гостем. И застываю, оскалив зубы, нос к носу с ним. Ничего не говорю. Нет таких слов… Только дышу загнанно.
– Ты, прежде чем убить, скажи, что с ней. Я пытался узнать, но меня к Яське на пушечный выстрел не подпускают. Скажи… Скажи, что она будет жить, ты же, блядь, врач!
Трясу головой, как пес. О чем он вообще? Как посмел только? Уебать бы. Нет, в окно выкинуть и оставить в снегу. Чтобы понял, как ей было там, в минус тридцать. Только что-то нет никаких сил.
– Я не стану облегчать тебе задачу. Живи с тем, что сделал.
– С чем жить-то, Дым? Ты конкретней скажешь?
У урода слезятся глаза. И сам он выглядит довольно хреново. Как и положено после инфаркта. Отхожу на шаг. Давлю пальцами на виски.
– Сепсис у нее из-за обморожения.
– Это плохо, да?
– Это поправимо. В каких-то случаях… Все, Игорь, иди.
Однако вместо этого Молотов замечает:
– А ты ведь ее правда любишь.
– Это что-то меняет?
– Я думал… – Молотов осекается, – ты мне за счет Яськи мстишь. Ну, за то, что я тогда за тебя не вписался.
– Дурак ты, Игорь. Был дураком, и остался. Уйди, пожалуйста, я… – всхлипываю, неожиданно даже сам для себя. – Съебись. Правда. Не до тебя сейчас. Вообще не до чего.
Дверь тихонько захлопывается. Я возвращаюсь на стул. В окна с остервенением бьет ветер. Отец сказал, что она сдалась… Но это ведь неправда. Ты не могла, скажи, Яся? Не могла, потому что мне обещала дождаться. И ты дождешься. Ты дождешься, моя девочка. Я больше слова против не скажу. Все будет, как ты захочешь.
– Дымов! На выход.
– Что случилось?
– К бабе твоей отведу. Руки…
Чтобы застегнули браслеты, протягиваю руки. А они дрожат, как у паркинсонщика. Конвоир хмыкает.
– Да живая она, не ссы.
Киваю. За годы привыкаешь к фамильярности и, в общем, к скотскому отношению, поэтому я ценю участие даже в такой стремной форме.
– Спасибо.
– Ага. Ну, вы и подняли волну.
Я не знаю, о чем он. Да и не настроен я сейчас говорить.
– Оно само.
– Ага. Как же. Скорей бы твое УДО. Хоть вздохнем спокойно, не то носимся тут с тобой как с писаной торбой.
– Извини, – невпопад брякаю я.
– Говорят, вот-вот откинешься.
– Серьезно? А мне еще сообщить не успели.
Впрочем, я вообще сейчас в таком состоянии, что все будто мимо. Мог и прослушать. Судорожно вспоминаю, разговаривал ли в эти дни с адвокатом. Кажется, да. Выходит, свобода близка? Счастье-то какое. Вот только какого-то хрена порадоваться совершенно не получается.
На подходе к реанимации ловлю отца. Тот как раз успокаивает Яськину мать. Все никак не привыкну, что они с моей девочкой такие разные. Адиль стоит тут же. Мы с ним разговаривали пару раз. Хороший он парень. Надежный. Так какого черта мы все ее не уберегли?
Мы. Все. Её. Не уберегли.
Может, не судьба? Или плохо старались?
– Обошлось без ампутации. Хочешь глянуть дальнейшую схему лечения?
Зачем? Я уже давно не практикую и вряд ли смогу предложить альтернативу. Отец знает, что делает.
– Нет. Хочу к
