обязательно добавила бы много чего ей ещё, пресекая моё намечающееся распятие, но через треть метра там и осталась, перехваченная безмолвным жестом господина прокурора. И напрасно я на него отвлеклась. Случившейся заминки вполне хватило, чтобы и другой участник событий открыл свой рот.
— Да что ты? — выступил нам навстречу мой бывший. — Вчера, три-четыре дня назад, есть ли большая разница? Просто будь честной. Если уж меня обвиняешь во вранье, так хоть сама тогда не ври всем! — обвинил.
— А вы, собственно, молодой человек, кто такой, чтоб так разговаривать? — вмешался папа.
— Это он вчера приходил и конверт принёс, — подсказала ему мама.
Да только этих пояснение кое-кому оказалось недостаточно.
— Он — её жених, если вы вдруг не знали, — вставила Вероника. — Она собиралась за него замуж выйти. А потом… — хищно улыбнулась, махнув в мою сторону рукой. — Вот с этим вот спуталась.
Нет, не в мою. На Романа Владимировича. Тот… тихо выругался. Матом. А меня не отпустил. Да и вообще отодвинул. Сперва чуть в сторону, затем себе за спину.
— Ты поэтому мне колёса спустил? — обозначил сухо.
Вроде бы вопрос. Но скорее констатация факта.
Очень-очень паршивая!
Ведь теперь звучало так, словно я в самом деле одного на другого променяла, да и вообще вся та чушь, которую они несли — чистейшая правда, которую он только что своей реакцией подтвердил.
Вот только лишь меня одну тут это волновало…
— А если и так, что сделаешь? Заяву на меня ментам накатаешь? Или что? Задолбаешься доказывать, — желчно усмехнулся Романенко, шагнув ещё ближе. — Да и не убудет от тебя. Она ж с тобой явно из-за бабок. Вот. Чехлись, раз уж мою женщину имеешь. В этом мире, знаешь ли, за всё приходится платить.
Где-то здесь мне стало совсем плохо…
И не мне одной!
— Что, не знал, что у неё я есть? — никак не затыкался Романенко. — Сюрприз, мудак! Она — сразу на два фронта. Под первым же предлогом от меня к тебе свалила. Кинула меня! Ты ей видимо что-то пообещал, да? Что? Что, млять, такого в тебе есть, чего нет у меня?! — кажется, скатился до банальной истерики.
В приступе этой же истерики сократил оставшееся между ними расстояние. Замахнулся. Как замахнулся, так и взвыл, с завёрнутой за спину рукой, после чего оказался уложен мордашкой в капот. Не очень аккуратно уложен. Я бы даже сказала, скорее приложен. Выть так и не перестал, пока господин прокурор с самым обыденным видом, словно и не происходило ничего особенного, доставал из кармана свой телефон, а затем набирал кому-то. Первая же попытка вырваться из безжалостного захвата оказалась пресечена. А голова повторно поцеловалась с капотом. Заметно сильнее, чем в предыдущий раз, отчего его болезненный вой лишь усилился.
— Ох… — оценила случившиеся манёвры и бабуля.
А я только и успела, что обернуться к ней, когда она осела прямо там, где стояла. Папа её в последний момент от жёсткого падения уберёг, подхватив под руки. Больше ничего она не произнесла. Только и могла, что жадно хватать ртом воздух, словно задыхалась и никак надышаться не могла, а кислород в лёгких давно закончился. На ноги так и не встала. Кажется, вовсе не могла устоять. Как назло, я только в этот момент осознала, что моего телефона при мне нет, я его дома забыла.
Мамуля, оцепеневшая в шоке от всего происходящего, бестолково моргнула. Тоже открыла рот, но ничего сказать не сумела. Я сама ей такой возможности не оставила, спохватившись в полном отчаяния:
— Зови скорую!
Кажется, мой голос разнёсся на всю округу так громко, что и на другом конце двора его услышали. Во мне не осталось ничего, кроме безграничного отчаяния и страха, сжимающего горло, за бесконечно важного и родного человека, который был в опасности. О тех двоих, что послужили катализатором тому, чего я всячески старалась избежать последние дни, я временно позабыла.
Ну их!
Только бы с бабулей всё обошлось.
Пусть с ней всё будет хорошо!
С ними я потом разберусь.
Сперва!
Как там было по рекомендациям к действиям при сердечном приступе?!
Нужно сесть, а ещё лучше лечь с приподнятой головой. Принять ноль двадцать пять аспирина — разжевать и проглотить и ноль пять нитроглицерина — положить под язык, предварительно раскусив капсулу, но не глотать. Обязательно освободить шею, обеспечить поступление свежего воздуха и звонить — сто три.
Папа, очевидно, вспомнил о том же, о чём и я, поскольку пытался изменить положение своей матери.
А я…
— Никита, срочно аптечку! — велела, краем глаза заметив, как мамуля прикладывает к уху телефон.
Каждый гудок — моя личная вечность. И ещё более ужасающее разум ожидание того, что они ведь не всегда реагируют достаточно быстро.
Вот и…
— Нахрен скорую! — решила.
— Лера, — возмутилась на такое моё резкое выражение мама.
На том конце связи ей аккурат ответили, и она отвлеклась. Но я на этом не сдалась.
— Сами быстрее довезём! — предложила папе.
Тот молча кивнул. И без того собирался дотащить её до машины. Правда, бабуля почему-то стала упираться. Ещё пару раз поймала ртом воздух, а затем завозмущалась:
— Да нормально всё со мной! Чего тут разбегались? Орёте, как потерпевшие, — проворчала в довершение.
Кажется, уже моё сердце сейчас чуть не остановилось!
— Нормально? — промямлила я настороженно.
Никита как раз успел вытащить запрошенную мной аптечку. Её-то мне и протянул. Уж не знаю, насколько бабуле стало лучше, но таблетки я всё равно принялась вытаскивать.
— Водички хоть бы дали сперва, — заново проворчала бабуля, отворачиваясь от меня.
И первая же среди всех вспомнила о тех, с кого весь этот бардак начался. Покосилась на Веронику. Та притихла, но никуда не ушла. Виновато смотрела на всех нас и молчала. Но то она. Раиса Павловна Ларина за словом в карман никогда не лезла.
— Что, полегчало? — обратилась к ней. — Или ещё есть, что нам рассказать? — деловито выгнула бровь. — Наворотили делов все вместе, видно же, а виновата одна моя внучка, видите ли, — поцокала язык.
Таблетки у меня всё же взяла. Никита и воды ей принёс. В бутылке. Но крышку отвинтить не догадался, так торопился, тоже ведь перепугался, как и я. За что и словил
