движения. Не они тут рулят.
Да и что это я — меня никто насильно сюда не тащил. Вот тебе: спуталась — терпи… Чем больше будешь позволять, тем больше терпеть придется. И снова думаю о своей маме и о том, что ее дочь — да уж, докатилась: подписывает бумажки в борделе…
Люблю телепатию особенно, когда она доказывает, что она есть.
Тот мужик как раз несет распечатку обговоренного документа мне на подпись, когда у меня беззвучно звонит телефон.
МЛ
Этот специфический ник сейчас оказывается довольно конспиративным, и я этому рада.
Мам, я перезвоню, — обещаю, — через полчасика.
А где ты сейчас?.. А я в борделе… Работаю. Блин.
Сама у себя спрашиваю — сама себе отвечаю. Дают о себе знать затолканные внутрь нервишки. При этом — «конструктивизм, конструктивизм, давай, зря, что ли, все это было» — стиснув зубы, подписываю хренов договор, быстренько пробежав глазами распечатку.
Я могла бы сказать, что пообвыклась, и мне уже не режут глаз ни фиалковый бархат, ни голые прелести девочек, но — режут до сих пор, поэтому не говорю.
Когда нам приносят «сбрызнуть», очень вежливо благодарю официантку, краем глаза замечая, что это, кажется, на самом деле официант. С зажатым заблаговременно в кулаке сотовым поднимаюсь с места. Потому что бухать я с ними, разумеется, не буду, пусть хоть стреляют или сама удушусь.
Спокойно сообщаю, что:
— Мне надо позвонить.
Рик зачем-то тоже поднимается. Кажется, еще не понял. А — идет он лесом…
Резо говорит:
— Мы тебя подождем.
— Нет, — говорю, — не стоит.
— Ты уверена? — он уже недоверчив, если не сказать «недоволен», сейчас опять шары свои полоумные выкатит. Маньяк, я ж говорю.
— Конечно.
Мерзкий, гадкий сутенер. Пусть сдохнет.
Спокойно отшагиваю, не утруждаясь хотя бы для вида что-то набрать и начать «телефонировать». И хрена, думаю, кто мне что за это сделает.
— Ух ты ж… — слышу спиной одобрительное замечание, — с перчиком… — на которое не реагирую, естественно. Понятия не имею, кто это только что сказал, но не сам Резо, по-моему.
Потихоньку появляются первые «клиенты» — если ко мне сейчас подкатит какой-нибудь, это будут хохмы. Но они — должно быть, в силу моей преувеличенной одетости — пока распознают во мне, максимум, «филиал-менеджера» и, определяясь, идут распивать с «девочками» шампанское. «Девочкам» Оливия отпускает в разовых бокалах. Наверно, со стеклянных хуже смывается губная помада.
Обернувшись, замечаю, что Рик увязался было за мной — проводить, что ли? — черт его поймет. Услышав брошенную мне в спину реплику, останавливается, как вкопанный, круто разворачивается и идет к ним.
Я могла бы для проформы попытаться сказать ему, что, мол, «не надо». Но я до такой степени выведена из себя тем, где оказалась и с кем вынуждена была общаться, что чувствую: мне глубоко похрену, если он — все-таки их много — отгребет сейчас.
Назовем это моральной усталостью. Матовым безразличием. Атрофией. Пусть ему надают по башке, пусть сорвется сделка, пусть все пойдет насмарку — аккурат в этот момент мой конструктивизм приказал долго жить. Такое бывает у меня редко, зато если наступает, то окончательно и бесповоротно.
Я не дожидаюсь дальнейшего развития событий, не прислушиваюсь, послышится ли возня на заднем плане — иду на цвет и спрашиваю у Оливии:
— Тут сигареты есть где-нибудь поблизости?
А сама надеюсь, что идти к автомату придется далеко. На машине ехать.
— У меня есть, сладкая. Какие тебе?
Блин, и тут не везет, думаю уныло — и беру у нее Кэмел. Уже куревом этого говнюка снабжаю.
— Курительная — там…
— Спасибо. Слушай, а кофейку можно?.. С собой чтоб?.. — спрашиваю — на этот раз с надеждой, что есть.
Оливия кивает понимающе и набирает мне:
— Беленький, черненький?
— Сама как думаешь?.. — усмехаюсь ей вместо ответа.
Она оставляет «черненький». Денег с меня не берет.
До меня доносятся осколки его «разговора» с Резо. Непохоже, чтобы Рик хоть слово предъявил тому по поводу оскорбительного отзыва в адрес его женщины, но кажется, Резо по его тону и мимике понял: его «подхват» зашел слишком далеко. Он даже отсоединяет свою костлявую задницу от кресла, чтобы лично подойти ко мне и дать понять, что извиняется и уважает меня за профессионализм.
Я реагирую ровно, потому что, во-первых, мне и правда наплевать, во-вторых, теперь замято, а в-третьих, я точно знаю, что его, Резо, больше не увижу. Никогда. Откуда я это знаю? А вот. Знаю — и все тут.
Еще я не могу не отдать должного Рику — вот умеет он. Но между нами двумя не «замято» и к этому мы вернемся — вот только Кэмел ему сейчас отдам.
Допиваю кофе. Резо возвращается к ним. Рику там, кажется, налили еще одну.
На воздух выходим синхронно, хоть и не сговариваясь. Под конец пыльного, знойного дня на Курфюрстенштрассе дикая загазованность, но я с мрачной, отчаянной жадностью конченой токсикоманки вдыхаю воздух.
Рик протягивает ко мне руку, как если бы хотел обнять и стукнуться кулачками в знак успешно провернутого дела.
Я же тяну устало и совершенно раздолбано:
— А-а… — и вместо кулачка сую ему Кэмел.
А сама, не дожидаясь его, сажусь в машину. Хрен же кто станет дверь открывать. А вообще: моя тачка — в приглашении не нуждаюсь.
Рик с секунду смотрит на пачку, потом сует ее куда-то за пазуху и тоже садится — за руль. Пусть сам везет, хоть и бухал. Пусть у него права заберут — мне похер.
Он «догоняет», трогается. Не поясняю, что пить сегодня с ним я никуда не поеду.
«Любовь-секс-…» — прощается со мной угловое «ЛСД», а я с безразличием думаю, что так и не выяснила, что это за «Дэ» такое из аббревиатуры.
— Ну че… — начинает Рик.
— Да, мам. Да, ты была права, — соглашаюсь как раз в голос со своей соткой. — Он ни в какие ворота не лезет.
