отодвинула от себя лист ватмана, чтобы не испортить рисунок.
— Юля, прости, прости меня. Ты всё время молчала. Я чувствовала, у тебя какая-то трагедия. Мне казалось, ты делаешь какой-то выбор, борешьсясама с собой.
Чувство вины перед дочерью было сокрушительное. Оно лишило меня сил, уничтожило волю, сломало меня. Единственная мысль, которую я пыталась не допустить в голову — мысль о смерти моей малышки. Я боролась с ней в приступах отчаяния, гнала её от себя любыми способами, я готова была умереть, лишь бы не дать предательской мысли свить гнездо в голове. Я корчилась и страдала, даже не предполагая, что ужас, не дающий мне нормально дышать, легко идентифицирует Лиза.
— Юля, почему ты здесь? Как же грудное вскармливание?
— Её кормят через трубочку…в носу. Она недоношенная, у неё ещё не было сосательного рефлекса.
— А когда ты родила?
— Двадцать девятого мая.
— А ты сцеживалась?
— Начала вроде, потом… молоко пропало.
Тяжёлый разговор, от которого мне вдруг стало легче, как будто часть неимоверного груза я переложила на чужие плечи.
— Ей уже лучше?
— Не знаю. Давно не звонила.
— Юля, девочки живучие. Бабушка соседка рассказывала, семимесячная родилась, в подушках её выхаживали. По ней и не видно, что в детстве было — крепкая бабуся. Огород и скотина на ней. Сын редко приезжает.
Попытка Лизы успокоить меня достигла цели. Слёзы закончились, я, не прикасаясь, обвела контуры моей малышки.
— Как назвала?
— Маша.
— Ох, я обожаю это имя. Когда сестра родила дочку, они с мужем долго не могли её назвать. Священник сказал моей сестре, когда она пришла за советом. Если не можете выбрать, назовите самым простым христианским именем. Так что у меня есть племянница Маша.
Я с любовью рассматривала девочку на карусели. Моя доченька. Это знак. Мы скоро встретимся, мама придёт за тобой, Машенька.
У меня никогда не получалось нарисовать людей, только домик с окнами, берёзку, солнце и облака. Даже собачку около крыльца не смогла бы изобразить. Я вздохнула, тихо радуясь за Лизу.
— Не бросай рисование.
Рисунок Лизы как рубильником бахнул по моей нервной системе, напряжение в сети упало, накатила смертельная усталость. Я переоделась в пижаму, улеглась в кровать и накрылась одеялом. Завтра утром я помчусь к первому катеру, явлюсь в роддом, если надо буду ночевать под порогом, но добьюсь свидания с дочерью. Это всё будет завтра, а сегодня… ни на что нет сил.
Через пелену дрёмы я слышала шаги, шорохи, голоса, скрип двери. Разгорячённые танцами девчонки, видимо, не могли успокоиться. Они шепотом смаковали подробности: бродили к умывальнику, туалету, покурить, подышать, «полюбоваться звёздами», посплетничать от души. Их смешки и шепотки стали для меня просто интершумом на заднем плане, никакая сила не могла выдернуть меня из тёмного колодца забвения. Тело требовало покоя, отключения от всех внешних источников. Свет погас внутри и снаружи, наступила тишина.
Проснулась я по зову организма, срочно требовалось в туалет. Жаль было выкарабкиваться из целительного небытия, но встать необходимо. С закрытыми глазами я села, пошарила ногами кроссовки, смяв пятки влезла в них, кое-как поднялась с кровати, пошатываясь побрела к двери, остановилась, чуть сильнее приоткрыв глаза, чтобы нашарить замок, и замерла.
Что-то было не так.
Странная немая тишина за спиной.
Протерев один глаз, я медленно обернулась. В мрачном ночном свете, пробирающимся из окон, я увидела пустые кровати. Сколько времени? Где все? Может зрение обманывает, и я что-то путаю? Шагнув вперёд, я потеряла кроссовок, следом сбросила второй, пошла на цыпочках в носках. Дойдя до своей кровати, подняла с тумбочки телефон, включила фонарик, обвела комнату направленным лучом. Никого нет. Два четырнадцать ночи.
Вот так же ночью пропала группа миллионеров. От ужасной мысли тело вмиг покрылось потом. Что с девчонками? Где их искать? Как им помочь? Что мне делать?
Вопросы, словно подожгли бикфордов шнур, огонёк по короткой дорожке кинулся к тротилу, взрыв в голове произошёл беззвучно, я дёрнулась, телефон выпал из рук. Плевать на телефон, он здесь бесполезная игрушка. Взрыв озарил пониманием — я единственная дееспособная в этом лагере.
Стало понятно, что охранники не врали, и миллионеры, действительно, без видимых причин исчезли. И трупов не было. В заброшенном лагере, на мой взгляд, легко скрыть следы преступления, и полиция почему-то не добралась. Возможно, им подбросили фальшивые улики, направили по ложному следу, отвлекли от поездки сюда, а охранники косо-криво взялись за расследование. А если они правы, и кто-то из женщин причастен к преступлению?
Ирочка вполне могла оказаться кротом, не зря она завела шашни с двумя охранниками, прощупала каждого и определилась, кто ей больше подходит. Подходит для чего? Для сокрытия улик? Для алиби? Для помощи в совершении преступления? Вряд ли это был Саба, а вот Рома — вполне подходил на эту роль. Мозг кипел от предположений, хуже всего было то, что мне надо было подняться и попробовать что-то сделать.
Что я могла сделать, отравленная страхом, неуверенностью и собственной ничтожностью. От мысли, что надо выйти из комнаты, отказывали ноги. А если я всё это надумываю, и девчонки сейчас мирно болтают в беседке? Нельзя проиграть, даже не начав битвы.
Что помогает идти наперекор страху? Идея, что я, возможно, последняя надежда для тех, кто летит в пропасть. Слишком богатое воображение, говорила мама, но воображение не та часть мозга, которую можно вырубить по желанию. Оно включается без предупреждения и поглощает энергию носителя, работая на максимальной мощности.
Если преступник или преступники не заметили моего отсутствия — первый вариант. Второй — меня оставили для того, чтобы сделать козлом отпущения. В любом случае то, что я проснусь среди ночи, вряд ли предполагалось злодеями. Значит, у меня есть как минимум шанс на эффект неожиданности.
Натянув бабушкин жилет из овечьей шерсти, я, пригнувшись на цыпочках, прокралась к двери. Нащупала кроссовки, обулась, выдохнула, осторожно открыла замок, стараясь не шуметь. Как только я шагнула из комнаты, музыкальное сопровождение триллера заиграло в голове, к нему подцепились звуковые эффекты ночи, все вместе работающие на общую атмосферу жути.
Внутренний наблюдатель включился без каких-либо усилий с моей стороны. Я сканировала пространство: слишком тихо, умиротворённо, в такие ночи по законам жанра творятся чёрные дела. Удивительно, что сторонний наблюдатель активизировался именно в лагере. Его присутствие могло бы мне помочь гораздо раньше, но он почему-то тупо молчал всё это время.
Стараясь ступать бесшумно, я двинулась к крыльцу. Пол предательски скрипел под ногами. Странно, что раньше я этого не замечала.
