В томительном ожидании протянулась ещё неделя. На город упала жара. Невыносимая, иссушающая. В один прекрасный день в нашей палате установили кондиционер, предварительно выгнав нас в коридор.
— С чего бы такие милости? — спросила я у медсестры, которая караулила у дверей, словно боялась, что рабочие в синих комбинезонах украдут одну из будущих мам.
— А это папе вашему спасибо, — улыбнулась она. — У нас платных палат пока ещё нет, и вы первая с кондиционером мамочка.
Папе. Нечаянный привет. Санитарки исправно приносили мне сласти, фрукты и соки. У меня появлялись лекарства, которых не было в больнице, но которые были необходимы. Но никто ещё не говорил прямым текстом, откуда все это идёт. А теперь вот, сказали. И стало щекотно, где-то в самой глубине живота, от осознания того, что никуда он не пропал, не исчез, что рядом и думает обо мне. Я прижала пальцы к горящим щекам и отвернулась, прячась от остальных, не желая делить с ними своё открытие, свои дикие надежды которым было не суждено сбыться.
С кондиционером в палате стало легче существовать. А я отсчитывала дни, которые говорили о том, что ребёнок внутри меня растёт, что скоро сможет существовать вне моего тела, и подсознательно, но каждую минуту ждала весточки от Адама. Июнь сменился июлем, на деревьях желтела выжженая солнцем листва, ленивый ветер гонял по улицам клубы пыли. Моей беременности была уже тридцать одна неделя, порой, я и сама не могла в это поверить. Я стала думать, что теперь-то уже точно рожу благополучно.
— Ваш ребёнок очень мал. Пороков развития плода, к счастью, не обнаружено, но вам и нам тоже стоит пытаться дотянуть хотя бы до тридцати пяти недель. Это ещё месяц, вы понимаете?
— Понимаю, — понимала я все, но что от меня зависело?
— Ваша плацента стремительно себя изживает. Ваш муж, — доктор выделил слово муж, — достал лекарство, которое у нас не продаётся, хороший аналог дексаметазона. Со следующей недели начнём колоть, надо подготовить лёгкие ребёнка к возможным преждевременным родам.
Я кивала. И все понимала. И ждала, ведь каждый лишний день прибавлял моему ребёнку шансов. Признаться, я уже забыла о том, что караулила весточки от Адама, когда ко мне пришла знакомая уже санитарка. К тому времени я вновь почти перестала ходить и о прогулках по лестнице забыла. Санитарка склонилась.
— Вас ждут. Там же. Давайте, я вас на кресле отвезу и на лифте спущу.
Я даже не спрашивала, кто. Подсознательно была уверена. Уселась в кресле, сложив руки на животе, ловя любопытные взгляды новеньких соседок. Старенькие уже ушли. Коляска скрипела колесами и везла. Гудел лифт. Двустворчатые двери зала для выписки открылись, санитарка вкатила меня и ушла. Я недоуменно озиралась — зал был пуст.
Наконец открылась та дверь, другая, что вела на свободу, на улицу. И вошла Эльза. Уже позабытая мной. Я обернулась, но санитарки, которая могла бы забрать меня, и след простыл.
— Привет, — сказала Эльза.
Уселась на тот самый диванчик, на котором меня целовал Адам. Я вгляделась в её лицо. Красивое, как всегда. Безупречное, несмотря на тени под глазами, да и сами глаза были красными, заплаканными. Я встревожилась.
— Что-то случилось? — наконец спросила я.
Эльза смотрела на свои руки. Я тоже. Алые, всегда ухоженные ногти были обкусаны. Она молчала, я ждала, чувствуя, как сворачивается внутри тугой узел беспокойства и страха.
— Он всё-таки его убил, — наконец сказала она.
В моей голове разом родились миллионы вопросы и версий. Родились и тут же умерли, рот неспособен был их произнести. В ушах тонко зазвенело. Узел внутри меня натянулся до предела и лопнул, я даже почувствовала это осязаемо, болью.
— Кто, — сумела хрипло выговорить я. — Кто умер?
— Силантьев, — беспечно махнула рукой Эльза.
— Дура, — сказала я.
Спрятала лицо в ладонях и заплакала. Ребёнок пинал меня до боли, но эту боль было приятно чувствовать, она говорила о том, что я жива, что мы живы, что все не так страшно, как могло бы быть.
— Эй, ты чего, — коснулась моего плеча Эльза.
— Пошла вон, — истерично крикнула я. — Я думала, Адам умер, понимаешь?
— Так он умрёт, — равнодушно отозвалась она. — И я умру. После того, как Адам убил Силантьева, долго ему не пробегать. Игорь уже точно знает все. Иногда мне даже кажется, что он специально это подстроил. Чтобы избавиться от меня, выжечь в себе любовь ко мне. Понимаешь? Теперь-то он меня точно убьет, не может не убить.
— Мне насрать! — крикнула я, срываясь на визг. — Хоть все друг друга убейте! Не ходи сюда больше, мне плевать на вас, поняла?
Я крутила колёса коляски, но не знала, как ею управлять. Она была неповоротлива. Эльза стояла и растерянно хлопала глазами. Узел, который во мне лопнул, все разворачивался, принося волны боли. Мне нужно было уйти отсюда. Сейчас. Мне не нужно было сюда приходить. Я чувствовала отчаяние, влагу между ног, гадала что это? Кровь или воды отходят? Наконец двери открылись, влетела перепуганная санитарка, ловко развернула кресло, покатила меня прочь от Эльзы.
— Мне к врачу надо, сейчас, — попросила я.
— Да что же это такое, — всполошилась женщина. — Вы, может, не будете говорить, что это я вас вниз отвезла?
Я закрыла глаза. Плевать. Главное, скорее наверх, к врачу.
— Воды начали подтекать, — констатировал врач. — Лекарство для раскрытия лёгких начнём колоть сейчас же. Схваток нет. Сейчас ложимся под капельницу ножками вверх и молимся, чтобы ещё хоть недельку пролежать.
Так я и поступила. Лежала, считала минуты, слушала щебет беззаботных соседок, которые, похоже, не боялись вообще ничего. Молиться я не умела. Но упрашивала свою дурацкую матку, своего ребёнка потерпеть еще, подождать хоть одну неделю. Я смогла растянуть свою беременность ещё на четыре дня. Мучительно долгих, катастрофически коротких четыре дня. Вечером четвертого дня у меня убрали очередную капельницу, я закрыла глаза, уговаривая себя поспать. Но тут же распахнула их, разрываемая болью, понимая, что те спазмы, которые меня мучили раньше, были просто шуткой, забавой, а настоящее — вот оно начинается, сейчас.
— Сбегать за медсестрой? — всполошилась девочка, имени которой я даже не помнила.
— Сбегай, — кивнула я и сжала зубы, не давая себе закричать.
Прибежал, засуетился врач, медсестры, даже санитарка. Меня аккуратно пересадили в кресло и повезли в смотровую. Помогли перебраться на кушетку, снять уже ставшее мокрым бельё. Я зажмурила глаза, чувствуя, как в меня осторожно проникают чужие пальцы.
— Ну что, милая, поедем рожать, — кивнул мне Анатолий Васильевич, который появился на третий день после моей госпитализации, и заменил собой цербершу, которая курировала меня ранее. — Малыш мелкий, открытие уже на четыре пальца, обойдёмся без оперативного вмешательства. На всякий случай реанимацию для ребёнка подготовим, но уверен, все замечательно будет.
Меня вновь повезли, теперь уже в родильное отделение, в котором я ещё ни разу не была. Боль терзала изнутри, по ногам сочилась вода, мне казалось, что все это не со мной, что со мной-то такого быть не может, это же сюрреализм, сейчас я ущипну себя, глаза открою, а ничего этого нет и не было. И одновременно было страшно. Очень. Как никогда в жизни. От неотвратимости событий, от боли, которая уже есть, и которой так много впереди, и которой я не могу избежать, и страшно было за малыша, как он там, маленький? Сможет ли, готов ли?
От паники стучали зубы, кружилась голова, кулаки сжимались до боли в стиснутых пальцах.
— Нельзя же так, расслабьтесь, — мягко пожурила меня акушерка, которая должна быть рядом со мной следующие несколько часов. — Все хорошо будет, уж поверьте, я дама опытная, бывалая.
Расслабиться не получалось. Сквозь неплотно смеженные веки я видела мелькания чужих силуэтов, которые продолжали суету вокруг меня, чувствовала прикосновения чужих рук. Чья-то ладонь легла на моё плечо. Иначе, это прикосновение отличалось от всех прочих. Я открыла глаза. Рядом со мной на табурете сидел Адам. В голубом халате, дурацкой голубой шапочке, от их насыщенного цвета его обычно серые глаза тоже казались невыносимо голубыми. Я выдохнула от облегчения и расплакалась. Теперь-то я точно знала, что все будет хорошо.
