отведи к сыну или скажи, куда идти, и я поеду домой.
Саша спал, полностью запеленатый, у него даже голова была завернута в еще одну, словно он был в шапочке. Очень маленький и ни на кого не похожий. Он постоянно дергал ротиком, словно что-то посасывал. Я положил ладонь на пеленку и слегка погладил, ощущая покалывание в пальцах. Мне очень хотелось взять его на руки, увидеть, как он откроет глазки. Интересно, в кого они будут, когда он подрастет?
На пару мгновений задержал ладонь. Завтра. Все завтра. Сейчас ему нужен сон. Это же надо — какой стресс пережил… Из уютного маминого животика вылез, да еще и, судя по всему, без особого желания.
— Ничего, мужик. Все у нас будет хорошо. Сейчас маму твою вылечим, с сестрой тебя познакомим и рванем куда-нибудь отдыхать, — полушепотом произнес на полном серьезе, словно Саша не спал, а внимательно меня слушал и мог понять.
А потом просто, никого не дожидаясь, пошёл по душным и давящим коридорам клиники на выход. На улице сорвал с себя идиотский халат, забыв напрочь о бахилах, и остановился посреди подъездной дорожки, задрав голову к небу и шумно дыша. Я пытался хоть на мгновение выкинуть из головы все мысли, но почти мгновенно замерз. Правильно. Я приехал без верхней одежды.
— Глеб, — окликнула меня мама, кутающаяся в шубу, за ней тут же выскочила Карина. — Так и думала, что ты уже здесь.
Я посмотрел на крестную Мариши, выражая взглядом свой вопрос. Она поняла.
— Леся легла спать. Она, правда, просила телефон, но он, кажется, дома остался.
— Хорошо.
Надо бы его от греха подальше очистить от Артема.
А когда приехал домой и мама с Кариной разошлись по гостевым комнатам, я, даже не заходя в душ, пошел в детскую к Марише. Морковочка сладко спала.
Постояв какое-то время у кроватки, я прилег на цветастый диванчик и так и уснул, глядя на размеренный сон своей дочери. Именно так, Марина была моей. Сегодня, хоть и не подержав на руках, но все же увидев родного сына, я понял, что Морковочка для меня не менее родная. И хотя бы только ради нее нужно разобраться со всеми проблемами и заново выстроить отношения с Лесей, даже если она не вспомнит ничего.
Можно ли как-то описать то чувство, которое ощущает женщина, когда первый раз видит своего ребенка? Я никаких слов для этого найти не смогла. Просто с замиранием сердце смотрела на спящего младенца, который смешно причмокивал губками. Все это было настолько прекрасно, насколько и дико.
Я не помнила себя беременной. Боже. В своих воспоминаниях я до сих пор была девственницей, но внезапно имела ребенка на руках.
И если ночью я тысячу раз предположила, что меня для чего-то кто-то разыграл, то сейчас, увидев это кроху, я четко осознала, что действительно забыла.
Все забыла.
Самое важное и нужное. А ведь дома меня ждала еще одна такая кроха, хоть и чуть побольше. И муж.
Муж! Красивый и взрослый мужчина. Его только в фильмах снимать, он такой мощный, затягивающий своей энергетикой в момент. Посмотрел один раз — и ты пропала. То есть я пропала.
Как я могла захомутать такого? Этого я не понимала больше всего. Но, когда утром Глеб — так звали моего мужа — пришел ко мне в палату, держа на руках маленькую принцессу, так похожую на него, исчезли последние сомнения. Темненькая, красивая девчушка. Она начала щебетать: «Ма-ма-ма» — и потянула ко мне ручки, а я задохнулась.
Я не помнила ее.
Как? Как можно забыть такое прекрасное создание? Этот вопрос крутился в моей голове словно на повторе, пока я обнимала и целовала Маришу.
Когда Глеб ушел с ней, перед этим вдоволь наносив Сашу на руках, мне стало больно, практически физически. На меня навалилось чувство потери. И лишь тогда ко мне наконец-то пришли слезы.
Вечером и ночью они катились лишь одинокими каплями, но сейчас наконец-то я хорошо проревелась. Я оплакивала не только бабушку, но и ту невосполнимую потерю. Я не помнила ни знакомства с будущим мужем, ни наш первый раз, ни свадьбу, ни первые роды, да что уж греха таить, вторые я тоже не помнила. И все это было жутко несправедливо. Просто катастрофически. Хотелось подняться с кровати и начать топать ногами до тех пор, пока мне не вернут мою память. Только вот кто?
А потом я первый раз покормила Сашу — и мир перевернулся вновь. Как мне сказали врачи, молока еще не было, оно приходит на третий-четвертый день, сейчас было только молозиво, которое очень полезно новорожденному. Оно по нему и видно, с каким удовольствием Саша насасывал грудь. Теперь стали понятны его движения губками во сне. Он на подсознательном уровне так пытался добыть мамино молочко.
Глеб приходил каждый день с Маришей и подолгу засиживался у нас в палате, рассказывая много всего интересного о себе, словно заново со мной знакомился, а еще о Марише, чем они занимались с дочерью. И так каждый день.
Я смотрела на то, как легко управляется Глеб с дочерью, и завидовала, не понимая до конца, кому больше: ему, что у него с легкостью получается все то, о чем я забыла, или самой себе, что отхватила такого мужчину. Каждый раз, когда я ощущала мурашки по всему тела, ловила взгляд Глеба на себе, в голове всплывало именно это слово «отхватила». Иначе еще как? Наверное, в той, забытой жизни я любила его без памяти. Ведь такого красивого, доброго и заботливого мужчину просто невозможно было не любить.
Но когда мы с Сашей приехали в наш дом после выписки, меня ждал еще один удар. В приятном смысле этого слова. Кому бы не хотелось жить в роскошном доме? Наверное, об этом желал бы каждый, особенно при наличии помощницы с ребенком и штата слуг и охраны. Вот и я была приятно удивлена, но еще больше растеряна.
— Это все твое? — одними губами спросила, все еще обводя взглядом огромный современный дом, практически утопающий в заснеженном лесу.
— Это все наше, Леся, — улыбнувшись, ответил Глеб, а потом задорно добавил: — Но по документам Маришино. Я на нее его переписал.
Я заторможенно кивнула и, плотнее прижав к себе конверт с ребенком, поплелась в дом. Глеб почти сразу забрал Сашу у меня из рук, а я тут
