того, как она окончательно сбрендила.
– «Я – холеный помидор с кожею атласной, и вступать со мною в спор овощам опасно!» [12] – вырвалось у Аси. – Простите, это как икота. Просто идите, куда шли. «Ай да умница козел! Он и по воду пошел!» [13]
– Так осел или козел? – спросил Адам, едва сдерживая смех. – Вы уж определитесь.
– «Шалтай-Болтай сидел на стене. Шалтай-Болтай свалился во сне. Вся королевская конница, вся королевская рать не может Шалтая, не может Болтая, Шалтая-Болтая, Болтая-Шалтая, Шалтая-Болтая собрать!» [14]
– Господи, – Адам поднялся и потянул Асю за руку. – Идите сюда и расскажите, что с вами приключилось.
– Вам же было пора!
– Я собирался на дачу к друзьям, но теперь мне даже страшно уезжать.
– «Три мудреца в одном тазу пустились по морю в грозу. Будь попрочнее старый таз, длиннее был бы мой рассказ» [15].
Ева засмеялась так громко и заливисто, что даже свалилась на спину, как черепаха.
Адам и Ася смотрели на нее во все глаза.
Их тихая, сдержанная, молчаливая Ева никогда так не хохотала.
– Да езжайте уже на свою дачу, – отмерла наконец Ася. – Видите, у нас все в порядке.
– Больше не хочу, – Адам направился в детскую спальню. – Мне и дома хорошо. И вообще, я спать хочу!
– Ваше койко-место в другой стороне! – Ася шла за ним по пятам. – Мы договорились о раздельном проживании.
– Я передумал.
– Вы не можете передумать!
– Отлично могу, – Адам рухнул на кровать и закинул руки за голову. – Овощи только так и поступают, госпожа холеный помидор.
Ева вбежала в комнату и с разбега плюхнулась на свою кроватку, стоявшую рядом.
– Сегодня книжку мне читает папа, – заявила она требовательно.
– Не слышу, – проговорила его няня. – Ты сказала – Ася?
– Я сказала – папа!
– Что говорит эта девочка?
– Папа! Папа! Папа!
Адам смеялся.
Ася подошла к полке и уверенно достала оттуда книжку.
– Ну что же, папа, кажется, вам давно пора кое-что сказать своей дочери.
Ева улеглась поудобнее и уставилась на него своими огромными черными глазищами. Ася укрыла ее одеялом и приглушила свет.
Адам прокашлялся.
– Деби Глиори «Что бы ни случилось», – с выражением начал он и прочитал вот что:
«В этот вечер Малыш ужасно расстроился. Он рвал и метал, никак не мог успокоиться.
Он топал ногами, кидал игрушки на пол, громко кричал и даже немножко заплакал.
– Ай-яй-яй, – Большой удивился. – Почему ты вдруг так рассердился?
Малыш вздохнул и грустно ответил:
– Потому что таких злых Малышей не любит никто на свете.
– Ну, – сказал Большой, – это просто смешно. Злой ты или нет, я люблю тебя все равно.
– А если бы я стал медведем и жил в пещере, ты бы тоже любил меня, ты уверен?
– Конечно, – ответил Большой, – так уж суждено. Медведь или нет, я люблю тебя все равно.
– А если бы я был противной зеленой букашкой, ты любил бы меня, тебе бы не стало страшно?
– Что тут скажешь? Только одно. Я люблю тебя все равно.
– Если тебе и букашка кажется милой, что, если бы я зубастым стал крокодилом?
– Крокодилам на свете живется несладко, но я бы обнял тебя и уложил в кроватку.
– А если любовь износится и ослабеет? Можно ее как-нибудь починить или склеить?
– Этот вопрос можно задавать бесконечно. Я знаю только, что буду любить тебя вечно» [16].
Когда Адам закрыл книжку, Ева уже спала, но даже во сне она улыбалась.
– С чего это вы стихами заговорили?
Ася оглянулась на спящую Еву, подвинулась и зашептала Адаму в самое ухо, щекоча его теплым близким дыханием:
– Вы представляете, сколько я букварей перебрала, чтобы не подсунуть ребенку про первое слово, главное слово? Вся детская литература построена на образе матери и вокруг него. Да меня в каждом книжном магазине города знают, потому что я сначала читаю книгу от корки до корки, а только потом ее покупаю. И все равно – мы пришли на подготовишку, а там сплошь «мама мыла раму». Фух, везде сплошной стресс, тут не то что стихами заговоришь… Да еще вы какой-то странный в последнее время! Почему вы опять здесь? Раньше вы спали с нами из-за тактильного контакта с Евой, но теперь у нее своя кроватка.
– Не спрашивайте, – попросил Адам.
Они забыли задернуть шторы, и в свете полной луны он отчетливо видел близкое лицо Аси с лохматыми бровями и подрагивающей верхней губой. Беспокойство делало ее глаза темнее.
– Вы не понимаете, – она смотрела прямо на него, не отводя вгляда, но ее шепот то и дело прерывался. – У меня же очень буйная фантазия. Я черт знает что могу придумать, и как вы потом будете из этого выпутываться?
Он мог бы рассказать ей про собственные фантазии – там, в пустоте его спальни, они подкрадывались изо всех углов, не давая ни спать, ни дышать.
У Адама был не самый успешный опыт общения с женщинами. За всю жизнь – всего три подруги, и все три его бросили. Он не чувствовал и не понимал их, но сейчас знал наверняка: есть нечто, что куда важнее его фантазий.
– Не придумывайте, – сказал он как можно беззаботнее. – Я просто привык, и еще мне немного одиноко после расставания с Викой. Мне с вами хорошо, как Еве. Наверное, у нас это генетическое.
Ася хмыкнула, а тревожность покинула ее глаза.
– Тогда спите, – велела она, натягивая на веки своих единорогов, – можете забрать огромного розового медведя Евы. Уверена, она с радостью им поделится.
– Вы лучше, чем плюшевый мишка, – заверил ее Адам.
– Ха! В шестидесятых годах прошлого века ученый Гарри Харлоу в ходе жестоких экспериментов на обезьянках доказал, что живым существам прикосновения важнее еды, – проинформировала Ася. – Это произвело революцию в воспитании детей…
– Я читал ваш фанфик «Природа любви», – ответил Адам. – У вас альтернативная точка зрения на отношения Капитана Америки и Железного человека. Я погуглил – в комиксах ничего такого нет.
– Крипота, – Ася поежилась, – когда вы читаете мои фанфики, мне кажется, что за мной подглядывают в душе. Извращенец.
– Это я извращенец? А кто написал ту сцену в яме отчаяния?
– Да замолчите вы, – Ася вслепую пнула его. – Тут ребенок спит!
Адам откатился на другую сторону кровати.
– Знаете, – заметил он, – когда все, что вы годами прячете в себе, вырвется наружу, это будет настоящий взрыв.
– Ага. Ядерный.
… – И у меня
