Ознакомительная версия.
— Ты человек или робот с жезлом? Если человек, должен меня отпустить. За любые деньги или просто из милосердия. У меня лучшая подруга якобы мужа увела. Не верю! Понял? Не верю! — тряхнула изо всех сил.
— Женщина, отпустите! — вырвался милиционер.
— Никуда я с тобой не поеду, а врежусь в ближайший столб, покончу собой. Усек? Или через несколько минут узнаю правду. В желудке у меня рюмка коньяка, которую дали вместо лекарства.
Наверное, вид у меня был отчаянный, потому что гаишник спросил:
— Далеко ехать?
— Метров семьсот.
— Стоять на месте! — приказал милиционер.
Сел в мою машину на водительское кресло. Завел мотор и отогнал машину в тупичок. Вышел, хлопнул дверью, включил пиликнувшую охранную сигнализацию.
Подойдя ко мне, отдал сумочку, ключи и сказал:
— Довезем.
Их машина, спрятавшись от участников движения, стояла в тени деревьев.
Приглашая меня в автомобиль и сам устраиваясь, гаишник сказал напарнику:
— Петя, надо даме помочь.
— Надо так надо, — спокойно ответил Петя и закрыл портативный компьютер, на котором раскладывал пасьянс.
Только ленивый не ругал наших гаишников. Они, конечно, взяточники. Поборы на дорогах для них привычное занятие. Но, скажите мне, какой американский или немецкий гаишник отпустил бы пьяную, нервную даму без штрафа? И взялся бы везти ее к месту возможной бытовой драки?
Максим говорит, что наша буйно цветущая коррупция и лихоимство в качестве морального равновесия, на другой чаше весов, имеют противоречащие законам человеколюбие и сострадание.
Мой муж много чего наговорил, а я всему верила.
Глава тринадцатая
Поздравление Президента
К Майкиному подъезду я подкатила на милицейской машине с мигалками на крыше. Заплатить милиционерам не жалко, но стоит ли портить благой поступок несколькими купюрами? Раздумывать было некогда, поэтому спросила прямо:
— Что-либо вам должна?
— Иди уж, отелла в юбке, — перегнувшись через меня, дернул за рычажок и раскрыл дверь гаишник.
А второй, Петя, сказал на прощание:
— С Новым годом!
— Спасибо, ребята! Пусть вам повезет!
Они не уехали, пока я не вошла в парадное. В Майкину квартиру не звонила, имелись ключи. Майка живет на третьем этаже. Ступеньки, которые я преодолевала, были сродни дороге на Голгофу.
Перед дверью застыла. Вдруг возник вопрос: «А зачем ты хочешь испортить праздник любимой подруге и не менее любимому мужу? В прошлом любимым».
И тут в соседней квартире грохнул мощный хохот: женские, детские, мужские голоса, сливаясь и резонируя, взорвались, покатились радостным цунами, чуть дверь не вышибли.
Все счастливы, одна я — не пришей кобыле хвост? Врете! Живой не дамся, меня не растоптать.
Давила на кнопку звонка, пока не выскочила Майка.
Одета во что-то фиолетовое, обильно усыпанное блестками. Прическа «магазинная» (так прежде мы называли результат усилий парикмахерш), макияж — парадный. И ничуточки: ни грана, ни штриха, ни намека — на раскаяние, сожаление или проглоченный позор.
Счастливая морда. Тянет меня в квартиру, целует, обдает запахом духов, которые я подарила ей в прошлый Новый год, стаскивает с меня полушубок и при этом восклицает, повторяясь и «а»-кая.
— А я говорила, говорила. А они не верили, сомневались. А ты приехала, а ты приехала. А как я волновалась, никто не знал, а все видели. Ой, Лидусенька, а я верила, а ты не подвела, а как я боялась! А у нас — как на похоронах. Саша давно просит за старый год выпить, а я не разрешала без тебя, а год уже кончается. Лидочка, прости меня, но я Максу обещала молчать. А он жил у меня все это время. А ты пришла, помнишь, хотела шаль напонос из шкафа достать, а я только-только успела вещи туда Макса затолкать.
— Почему он здесь жил?
— Потому что говорил, будто тебе надо выбор сделать.
— Какой выбор?
— Между ним и еще… другим… Но, Лидуся, я как могла, каждый день, доказывала Максу, что любовника у тебя нет.
— Обманщики!
— Мы хотели как лучше, Макс хотел.
— В кошки-мышки со мной играли!
Правда открылась внезапно. Ликования, однако, я не испытывала. Только пустоту, вакуум. Был вакуум плотный, из стекловаты, стал вакуум, сквозняком продуваемый.
Тут нет ничего удивительного для того, кто хоть раз испытал осуществление мечты. У меня бывало в сессию, на экзаменах в университете. Зубрю, зубрю, головы от учебников не поднимаю. Чем больше зубрю, тем лучше понимаю, что охватить предмет полностью невозможно, что завалить меня — пустяковое дело. На экзамен иду, как на закланье. Получаю пятерку, выхожу из аудитории — на душе пустота, вовсе не радость. Если чего-то страстно хочешь, когда получаешь, не ликуешь, а переживаешь странное бессилие.
Оттолкнув Майку, я прошла в комнату.
Елка в огоньках, праздничный стол с пирамидами салатов и блюдами с заливным, с хрустальными фужерами, еще Майкиной бабушки, приданое на первую свадьбу, которые выставляются только по особым поводам — все это я отметила боковым зрением, мельком. Декорации спектакля. Я сейчас вам устрою представление!
Бессилие победителя таит гигантский потенциал.
Максим. Собственной персоной. Без пиджака, но в сорочке с галстуком.
Господи! До чего же он прекрасен, мой муж! Не смотреть, не отвлекаться, не расслаблять грозную физиономию!
Тут и Саша, водитель, историк, черт его разберет, привстал, здоровается, спрашивает:
— Теперь-то выпить можно?
Но главное и потрясающее: МАМА! Моя мама здесь!
Про грозную физиономию мгновенно забыто. Я неслась через препятствия, через стулья и кресла, чтобы броситься на шею маме.
Она приняла меня в объятия, которых теплее, уютнее, разумнее и сердечнее быть не может. Что стану делать, когда мама умрет? Кому на грудь брошусь?
Я не плакала с той встречи с Максимом, когда мы сидели в моей машине, в день, когда мне открылась сущность Назара.
А тут я разрыдалась! Прорвало.
— Сюрприз удался, что и говорить, — растерянно сказала мама.
Если женскую душу представить себе пашней, которую накапливаемые страхи, подозрения и ужасы, как зной, вынуждают рассыхаться и трескаться, то слезы — лучшее спасение для пашни, она же женская натура.
Сие заключение принадлежит Максиму.
— У меня не осталось своих мыслей! — рыдала я на груди у мамы. — Только его заключения. Мамочка, он меня бросил! Ушел к другой, я умираю!
Это было сильным преувеличением. Но должна же я выплакать свои ошибочные страдания.
Мама, конечно, потрясена была сильнейше. Но моя мама никогда не проявляла, не выплескивала негативных эмоций. И меня учила: если рвется из тебя доброе и положительное, обязательно дай ему волю, похвали человека даже за крохотный успех. Если прут жалобы, упреки, подступила желчь и хочется ее выплюнуть — дави, не позволяй себе превратиться в сквалыжную злую бабу.
Ознакомительная версия.
