С Толькой они были в очередном разбеге. Он так и не «зашился», продолжал пить и ставить ей синяки. За неделю до того, как Свете сообщили о страшном диагнозе, он, видимо не обнаружив в ее кошельке сколько-нибудь приличной его потребностям суммы, сначала угрюмо молчал целый вечер, а потом обложил экс-жену и ныне просто сожительницу трехэтажным матом за то, что та не научилась ни готовить, ни экономить, и опять ушел жить к родителям.
Дня через три после этого Свете стали звонить граждане, интересовавшиеся параметрами ее с дочками жилья. Она с ужасом поняла, что Толька решил на этот раз не возвращаться и подыскивает варианты размена их хорошей трехкомнатной квартиры, полученной ее, а отнюдь не его стараниями. Никогда на Свету не сваливалась такая куча личных, семейных и служебных проблем одновременно.
«Мне хочется заснуть и не проснуться», — говорила она подругам, и те, памятуя ее суицидальную попытку, жалели ее, советовали, приносили всякие юридические брошюрки, законы о семье и браке, убеждали, что никогда Толька ничего не отсудит, даже если у него достанет глупости судиться с ней за жилплощадь.
Решать все эти проблемы комплексно не было ни сил, ни возможностей. Свете пришлось взять отпуск по уходу за матерью, а дочек подбросить на лето тетке, младшей материной сестре, которая была старше Светы всего на восемь лет и тоже сильно грешила по алкогольной части.
Выйдя из отпуска по уходу за прооперированной матерью, Света пошла знакомиться с «дамой в белых перчатках», как называли на фирме новую переводчицу. Алексашин уже побеседовал с ней на предмет перехода в новый отдел и получил прохладное согласие. Эта дама уже высказывала ему свое недовольство по поводу соотношения между объемом работы и суммой зарплаты и дополнительным хлопотам радоваться отнюдь не торопилась.
Во время Светиного отсутствия новенькой пришлось провести весьма ответственные переговоры с участием американцев и англичан, и Света видела отчет, составленный Ниной Георгиевной «по результатам встречи». Алексашин собственноручно начертал на нем: «Отлично написано!» — и сделал две небольшие правочки, что было совсем немного с учетом того, что Нина Георгиевна работала в их сложной, высокотехнологичной области меньше полугода. Это тоже больно кольнуло Свету — она обычно просто умирала от страха, идя на переговоры с носителями языка, неделю мучилась над отчетом, и то, что эта дама так спокойно и уверенно заменила ее, было как-то немного обидно. Ну а хотя… Пусть работает, если это ей так легко дается. Свете же лучше. Больше времени и сил останется на личные дела.
…Они встретились на лестничной площадке между этажами — своего помещения у новорожденного отдела еще не было. Эта Нина Георгиевна была чем-то похожа на Кэрол Хэттуэй из американского сериала о «Скорой помощи» и выглядела едва ли не моложе Светланы, во всяком случае, намного ухоженнее, здоровее и спокойнее. Они поговорили несколько минут, в течение которых Света бегло обрисовала свое кошмарное положение и заранее извинилась за то, что пока много помогать ей не сможет. Нина Георгиевна пожала плечами и сказала, что ни в какой помощи не нуждается. По крайней мере, пока.
— Вы мне очень понравились, — сказала Света на прощание, — вы уж не бросайте меня.
Дама вежливо улыбнулась и опять слегка пожала плечами:
— Это как получится.
Свете было не до психологических нюансов — надо было идти в больницу к матери, но ей показалось, что Нина могла бы быть с ней немного посердечнее, выказать побольше сочувствия ее проблемам, ну, что ли, показать, что и Света ей тоже понравилась… что она будет ей помогать… и любить. Главное — любить! Оставшись даже без какого-никакого мужа, Света опять чувствовала себя страшно одиноко, да и бабья невостребованность давала о себе знать маетой внизу живота, приступами раздражительности и плаксивости. Даже сочувствия многочисленных подруг было уже недостаточно.
Вот если б они с Ниной Георгиевной по-настоящему подружились!.. Света сразу же почувствовала необыкновенное доверие к этой умной, уверенной и независимой женщине, на которую бы могла опереться в своей неустроенной, дурацкой жизни. От нее исходила некая не очень теплая, но какая-то удивительно упругая энергия, которая немного успокоила и поддержала Свету.
На работе было много хлопот в связи с отъездом их делегации на крупную международную выставку, где Свете предстояло работать три недели. То, что она была теперь одна, правда, тоже имело одну положительную сторону — Евсеев страшно не любил, когда она уезжала в командировки, особенно за границу. Ему казалось, что она только и думает о других мужиках. Если б они не поссорились накануне, он бы наверняка устроил ей очередной скандал за эту длительную отлучку. Но, неизвестно как, он узнал, что она уезжает, и, почуяв хорошие командировочные в валюте, сам вернулся жить к ней с дочками. За разрешение ехать в командировку он потребовал целую кучу подарков, на что Света быстро и с радостью согласилась.
Странно, но и Евсеева она ведь любила тоже… Стоило ему, ушедшему несколько дней назад, позвонить и сказать, что ему без нее плохо, она моментально звала его приехать, и он, конечно, оставался на ночь. Все в нем было родное, любимое: запах, голос, грубые руки… Малейший знак внимания или ласковое словцо, вроде «лапуся», заставляли нежно биться ее сердечко, забывать об оскорблениях и побоях, вселяли надежду, что на этот раз он все-таки понял, как с ней надо обращаться, и будет любить ее так, как она всегда себе это представляла — самоотверженно, страстно, безумно!..
Толька отвез ее в аэропорт в новеньком, неизвестно на какие деньги купленном «ауди», был с ней галантен и нежен в присутствии собравшихся к отлету коллег и начальников. Света была на верху блаженства, чувствуя себя настоящей светской замужней дамой.
На выставке в Вене она вместе с девушками из генеральной дирекции дежурила на стенде своей компании, давала объяснения, раздавала буклеты и сувениры и переводила деловые переговоры. Одеты они все были в одинаковые драповые костюмы фирменного, гнусно-лилового цвета. В них было жарко, и хоть и сшиты они были в хорошем ателье, сидели они на всех ужасно. Света безумно страдала от того, что плохо выглядит и никто не замечает ее привлекательности.
Посмотреть экспозицию заходили в основном специалисты, но приходили и просто иностранцы, часто парами или семьями. На мужчин она смотрела мало — высокие и широкоплечие австрияки, скандинавы и американцы ей не нравились; уж приходилось признать к тридцати-то пяти годам, что вкуса на мужиков у нее нет и никогда не будет.
