Знавшие ее часто дивились, как это ее до сих пор не раздавили в битве жизни… Такое кроткое, уступчивое существо, такое простенькое и неопытное, неспособное пользоваться уроками чужого опыта, стоит себе преспокойно в самом центре житейской битвы, словно дитя посредине людной улицы, по которой не прекращается движение. Это казалось неестественным, нелепым, пугало; хотелось броситься на выручку, как вы бросаетесь к ребенку. Эта маленькая женщина была создана для нежности, заботы, покровительства, для того, чтобы окружить ее любовью и роскошью. И так дико, нелепо было видеть ее одинокой, зарабатывающей себе пропитание, без всякой иной защиты от жизненных толчков и падений, кроме своей доброты и невинности.
Но именно ее простодушие и спасало ее от натисков извне; а давления изнутри не было, потому что душа у нее была еще совсем детская, не проснувшаяся. Когда люди жалели ее, она смеялась. Ей было вовсе нетрудно зарабатывать себе кусок хлеба. Рожденная в семье артистов, с детства привыкшая к особенностям профессиональной жизни, она окунулась в нее, как молодой лебедь в воду. Ангажементы являлись также естественно, как солнце, ветер, визиты приятельниц и прочие обычные явления природы. Она пела, давала уроки, а деньги за это вносились в отделение банка, помещавшееся рядом с ее квартиркой, и, когда ей нужны были деньги на расходы, всегда очень скромные, она делала надпись на чеке и посылала за деньгами прислугу.
Когда денег в кассе было мало, она экономила, оттягивала уплату по счетам; когда деньги прибывали, она платила долги, заказывала себе новые платья, иногда позволяла себе роскошь — дюжину устриц на ужин. Все это складывалось очень просто. И жалеть ей себя было не за что. И о том, что муж бросил ее, она не жалела. Период замужества пронесся быстро, как пасмурный день, забытый, как только засветило солнце, почти не оставив следа в ее характере. Даже тяжелые дни, последовавшие за разрывом, не слишком сильно придавили Ивонну. Менее податливая натура, пожалуй, сломилась бы; Ивонна только просидела на мели в течение одного сезона.
Когда Амедей Базуж, парижский тенор, певший в Лондоне, впервые встретился с ней, ему уже успели прискучить слишком доступные красавицы блондинки, за которыми он одно время гонялся и, придя в сентиментальное настроение, в котором он любил вспоминать о своей матери, он счел долгом влюбиться без памяти в маленькую смуглянку Ивонну, причем уверял, что боготворит ее, сравнивал ее с Мадонной и со всеми святыми, каких он только знал. Ивонна была тогда очень молода; это внезапное обожание ей было в новинку; Амедей все время твердил ей о своей душевной боли, и ей страшно было думать, что эту боль причинила она. И она вышла за него, так как он говорил, что дело идет об его жизни. Она отдала ему себя, как дала бы шесть пенсов нищему на улице. Почему она была необходима для счастья его жизни, это было ей непонятно. Но Амедей уверял, что это так, и она верила на слово.
Первое время она тихо радовалась его бурным восторгам. В медовый месяц, в часы ласк, иногда он шепотом спрашивал: «m'aimes tu»[3], — она шептала: «да», зная, что ему это будет приятно, но сама чувствовала себя гораздо счастливее в другое время, когда от нее не требовалось проявлений чувства. Сам по себе он ей нравился. Ей нравилась его, в сущности, довольно вульгарная красота; его кипучая фантазия и бульварные остроты забавляли ее, а его пылкая страсть к ней вызывала в ней интерес, слагавшийся из страстной смеси страха, удивления и жалости.
На Амедей Базуж не был создан ни для воспитания молоденьких женщин, ни для семейных добродетелей. Когда миновало покаянное настроение, он перестал говорить о своей покойной матери, и невинность Ивонны стала казаться ему нелепой и пресной. И он снова начал служить иным богиням, более милостивым, в которых была страсть, был цинизм, было стимулирующее разнообразие. Он жалел в особенности о разрыве с последнею своей возлюбленной, все время державшей его в состоянии восхитительной неуверенности относительно того, что она сделает через минуту — осыплет ли его страстными поцелуями или же швырнет в него зеркалом в припадке ярости. И эти сожаления вместе с потребностью новых ощущений постепенно увели его прочь от Ивонны.
И тогда она почувствовала себя несчастной. Муж не обижал ее. Ни разу между ними не было произнесено резкого слова. Но она чувствовала себя нелюбимой и заброшенной. После концерта ее уже никто не поджидал, чтобы проводить домой, и весь долгий путь до их маленькой квартирки в Стэнсе ей приходилось делать одной. Тихие вечера совместной музыки и пения отошли в прошлое. Нередко муж и жена не видались по целым неделям. В довершение бед, мать Ивонны скоропостижно скончалась, и Ивонна почувствовала себя совершенно одинокой. Иной раз она сидела и плакала, как заблудившееся дитя.
Кончилось тем, что они разошлись. Амедей вернулся в Париж, а Ивонна взяла вот эту самую квартирку на Мэрильбон-Род. Гроза прошла, тучи рассеялись, и маленькая Ивонна снова была счастлива. Как певица она и замужем сохранила свое девичье имя Латур, и теперь снова приняла его — только вместо «мадемуазель» ее теперь называли «мадам». Муж стал для нее смутным воспоминанием. Единственное известие, которое она получила о нем, была заметка в «Фигаро», извещавшая о его смерти в одной из парижских больниц. Ивонна надела траурную шляпку, чтобы уведомить друзей и знакомых о своем вдовстве, но плакать ей было не о чем. Когда начинали жалеть ее и сокрушаться над ее горькой участью, она изумленно раскрывала свои большие глаза.
— Но, дорогая моя, ведь я же чувствую себя совершенно счастливой, — говорила она с упреком. И это была правда. Ивонна прошла через искус неудачного замужества, оставшись чистой, как ребенок, с сердцем, не тронутым страстью, и душой не затемненной.
Есть такие женщины, рожденные для того, чтоб их любили, уступчивые, доверчивые, неотразимо взывающие к мужским инстинктам покровительства и обладания. Бывает, что ими завладеет один счастливец, и они всю жизнь живут с ним, рожая ему детей и даже не зная о той безнадежной любви, которую они внушают другим. Но бывает, что они, как Ивонна, одиноки и отданы на произвол случайных вспышек страсти в сердцах мужчин, которые их окружают. Они слишком невинны, слишком далеки от понимания истинного значения и целей любви для того, чтобы дождаться времени, когда эта любовь захватит их целиком; слишком слабы, нежны и сострадательны для того, чтоб закалить свои сердца и не замечать, как страдают из-за них мужчины. Когда такие женщины падают, свет беспощадно осуждает их. Если счастливое течение обстоятельств спасает их от падения, их возводят чуть ли не в святые за добродетель, которая, в сущности, так же далека от них, как и разврат. Свет в этом отношении мало логичен. Для Ивонны судьба до сих пор не была мачехой. Порой дороги, лежавшие перед ней, перепутывались, она не знала, куда идти, и сокрушенно вздыхала, как и в тот вечер, когда Ванделер нежданно-негаданно объяснился ей в любви. Но случай всегда ей приходил на выручку и расчищал дорогу. И теперь, возложив надежду на случай, она вскоре уснула.
