Хелен всегда знала, какого эффекта она желала достичь в одежде и имела собственную манеру одеваться; а у Клиффорда был талант, и великий талант — я не иронизирую — отличить истинное от ложного, гениальное от претенциозного, прекрасное от кичливого и к тому же признаться в этом. Вот почему, собственно, Клиффорд, такой молодой, был ассистентом сэра Лэрри Пэтта; вот почему позже он уверенно займет место председателя Леонардос, которое для него будто и предназначалось.
Способность отличить дурное от прекрасного — вот основа основ мира искусства (за неимением лучшего, будем обозначать сей чудный мир этим именем).
Нации, что не посвятили себя всецело религии, нашли замену ей в искусстве: человечество нуждается не только в порядке и законе, но и в красоте и симметрии, что побеждают Хаос…
Итак: Клиффорд повез Хелен обедать в «Гарден»: это восточный ресторан, очень модный в шестидесятых, что расположен снаружи старого Ковент Гарден. Баранина там подавалась с абрикосами, телятина — с грушами, а говядина — с черносливом. Клиффорд, ожидая встретить в Хелен утонченный вкус и разборчивость в кухне, надеялся, что она останется довольна.
Хелен оценила утонченность кухни, но лишь слегка.
Она ела баранину с абрикосами под настойчивым взглядом Клиффорда. Он смотрел на нее в упор. У Хелен были маленькие ровные красивые зубы.
— Как вам понравился ягненок? — спросил Клиффорд.
Его взгляд был одновременно и теплым, потому что ему очень хотелось, чтобы ей все понравилось, и холодным, потому что умом он понимал необходимость проверки чувств временем, ибо любовь может лишить способности наблюдать и анализировать — и оказаться слишком короткой.
— Я думаю, — вежливо ответила Хелен, — что этот ягненок считается страшным деликатесом в Непале, или где-то еще, откуда происходит рецепт блюда.
Клиффорд почувствовал, что этот ответ трудно превзойти в утонченности. Ответ подразумевал и милостивую благодарность, и легкую язвительность, и знание предмета разговора — все разом.
— Клиффорд, — продолжала Хелен, и говорила она так тихо и мягко, что Клиффорду пришлось склониться к ней, чтобы расслышать. Наклоняясь, он рассмотрел на ее шее золотую цепочку с медальоном, который покоился на коже такой белизны, что Клиффорд пришел в волнение и восторг. — Клиффорд, мы же не на экзамене. Вы привезли меня пообедать, и давайте не будем стараться произвести друг на друга впечатление.
Клиффорд растерялся: надо сказать, такой оборот ему не понравился.
— Я в это время должен быть в «Савойе» со всякими «шишками», — сказал он, чтобы подчеркнуть, что пожертвовал своими делами и репутацией.
— Думаю, что отец мне этого не простит, — отвечала она, чтобы дать ему понять, что и она жертвует многим. — Он не слишком жалует вас. Хотя, конечно, он не имеет права вмешиваться в мою жизнь, — добавила Хелен.
Она не боялась отца нисколько: от него она унаследовала его лучшие качества, в то время как мать, как это ни странно, за многие годы вобрала в себя его худшие. Его напыщенно-гневные речи весьма забавляли Хелен. Ее мать принимала их серьезно и ощущала себя странно-ответственной за все, что, поносил ее яростный муж: и за оболваненных избирателей, и за мещанство околобогемной публики, и за лживость заявлений правительства.
— Значит, говоря мне, что не знаете меня, вы солгали? Почему? — спросил Клиффорд.
Хелен только рассмеялась в ответ. Ей бело-розовое платье сияло в свете свечей: и Хелен знала, что так оно и будет. Оно выглядело жалко под беспощадным светом галереи — и было великолепно теперь. Вот отчего она любила это платье. Сквозь тонкую ткань просвечивали и выступали соски грудей (а это было в ту эпоху, когда такое считалось недопустимым). Хелен не стыдилась своего тела. Да и к чему? Оно было прекрасно.
— Никогда не лги мне, — сказал Клиффорд.
— Не буду, — пообещала Хелен и солгала. Она знала, что дает ложные обещания.
Они поехали прямо к нему домой, на Гудж-стрит, номер пять. Он жил в узком доме, зажатом между магазинчиками, но дом был выдающийся, очень выдающийся. Он мог бы ходить на работу отсюда пешком. Комнаты были в белом цвете, декор — простым и скупым. Повсюду на стенах висели картины ее отца.
— Это будет стоить более миллиона через несколько лет, — сказал Клиффорд, указав на некоторые из них. — Ты горда этим?
— Чем? — переспросила Хелен. — Тем, что они будут стоить денег — или тем, что отец — хороший художник? К тому же… «горда» — какое-то неудачное слово. С таким же успехом можно гордиться солнцем или луной.
Она — истинная дочь своего отца, решил Клиффорд, и тем еще больше понравилась ему. Она все оспаривала, никого при этом не унижая. И этим отличалась от Энджи: Энджи обращала на себя внимание, высмеивая всех и вся и презирая всех и вся. Но Энджи приходилось обращать на себя внимание.
Он показал ей спальню — в мезонине, под крышей. Кровать стояла посреди комнаты. На полу лежала шкура. На стенах — картины и наброски отца Хелен. Сцены, изображавшие сатиров, обнимавших нимф, Медуз и Адонисов.
— Не самый лучший период творчества отца, — отметила Хелен.
Читатель, я должна не без огорчения известить вас, что в тот вечер Клиффорд и Хелен легли в постель вдвоем, что в середине шестидесятых делать было все-таки еще не принято. Все еще соблюдались ритуалы ухаживания, и отсрочка постели считалась не только делом достоинства, но и благоразумия.
Если девушка слишком быстро отдается мужчине, не будет ли он впоследствии презирать ее за это? Одно время считалось именно так. Теперь же весьма часто находятся доказательства тому мучительному и унизительному факту, что женщина, ждущая любви, отдавшаяся по первому ее зову, скоро становится отвергнутой. Но мне-то думается, что это происходит при страсти, вспыхнувшей моментально — и погасшей через несколько часов, а не при той, что пронесена через месяцы и годы. И мужчина, а не женщина, первым знает о том, сколь долговечна эта страсть.
— Я позвоню тебе завтра, — говорит он, но не звонит.
Тогда становится понятно: все кончено. Не так ли?
Но иногда, лишь иногда, звезды будто притягивают нас друг к другу. И мимолетная связь продолжается и месяцы, и годы, и крепнет, и становится нерасторжимой… Именно так случилось с Клиффордом и Хелен.
Хелен просто не пришло в голову, что Клиффорд будет презирать ее за скоропалительное решение; Клиффорду просто не пришло в голову, что Хелен стала хуже от того, что отдалась ему.
Луна заглядывала в окна мансарды и освещала их обнаженные тела. Читатель, это произошло двадцать три года назад — но не забылось до сих пор ни Клиффордом, ни Хелен.
