Это все не имеет значения. В воздухе висел запах марихуаны, от этого у Лиз кружилась голова. Все было неважно, даже то, что Парень Номер Четыре не оставлял попыток поцеловать ее. А что тут такого? Завтра она проснется, и от этой вечеринки останется в памяти лишь мглистая пелена огней. Больше она ничего не вспомнит. Она подняла лицо к лицу Парня Номер Четыре, и тот наконец-то прижался губами к ее губам. От него пахло марихуаной, но целовался он неплохо.
Они находились на пляже не очень долго – с полчаса, наверно, по прикидкам Лиз, ведь она успела пообжиматься только с семью парнями, по одной песне на каждого, – когда в ритм музыки ворвался вой сирен. Ну и потом, конечно, все было кончено. Толпа кинулась врассыпную, кое-кто судорожно закапывал в песок последний бочонок с пивом. Лиз тоже бросилась бежать. В глубине души ей нравилось, когда вечеринки разгоняли. Какая ж вечеринка без кульминации? А сирены, круговерть красно-синих огней – это самая классная кульминация.
В общем, чувствуя гудение адреналина в крови, Лиз бежала, то смешиваясь с толпой, то выныривая из нее. Может быть, в отдаленном уголке сознания она помнила игры, в которые мы вместе играли в детстве, изображая шпионов и героев, всегда неуловимых, всегда неуязвимых.
Она запрыгнула в свой автомобиль, сунула ключи в зажигание, дав задний ход, рванула с места по песку, да так стремительно, что едва не задавила полицейского. Он приказал ей остановиться, но она и не подумала, а полицейский за ней не погнался. С гулко бьющимся в груди сердцем, хохоча во все горло, она опустила стекла и помчалась прочь. Ее поглотила ночь, хлынувшая в открытые окна.
У Лиз мелькнула мысль, что надо бы поехать домой, но она пропустила нужный поворот, а разворачиваться было уже поздно, и она продолжала мчаться вперед. Жала на газ и вскоре оказалась на автостраде, оттуда съехала на дорогу, которая вела к одному местечку, где она не была лет десять. Она катила и катила вдоль берега. Деревья становились выше, ночь – темнее. Наконец она повернула ко входу в национальный парк. Припарковалась кое-как у лесничества, прямо под вывеской: «ПАРК ЗАКРЫТ. НАРУШИТЕЛИ БУДУТ НАКАЗАНЫ».
Лиз рассмеялась, вспомнив, как в седьмом классе они вместе с Кенни и Джулией оккупировали каморку уборщика. И повесили такие же вывески: «НАРУШИТЕЛИ БУДУТ НАКАЗАНЫ». Она и Джулия. А Кенни написала: «НАКАЗАТЕЛИ БУДУТ НАРУШЕНЫ». Они над ней вдоволь нахохотались, а потом ее абракадабру сделали своим девизом.
Лиз заглушила мотор и поразилась окутавшей ее тишине. Тишина всегда вызывала у нее удивление – почему-то. Она схватила свой айпод, включила. Ночь огласили ор и бой барабанов, нечто агрессивное. Потом она поменяла песню. Ведь сейчас она одна и не обязана слушать то, что нравится другим, если рядом никого нет.
Порой Лиз забывала, что вправе делать собственный выбор.
Она вошла в лес, сознавая, что, скорей всего, совершает глупость и что следует хотя бы включить фонарик, но ей было все равно, абсолютно все равно. Она ни разу не наведывалась сюда с тех пор, как они переехали, но ноги, казалось, до сих пор помнили дорогу. Если задуматься, она и сама толком не знала, зачем вообще приехала в этот парк, но ее это не останавливало. Лиз начала понимать, что она пьянее, чем готова это признать, – пьяна настолько, что едва держится на ногах, бесшабашна и довольна собственной глупостью.
Она шла под мелодию песни, исполняемой каким-то инди-рок-певцом, который говорил ей, что она прекрасна и сильнее, сильнее, сильнее. Лиз нравилось это слышать. Она пыталась вспомнить, когда последний раз слышала нечто подобное в реальной жизни, и не могла. Разве теперь говорят такие слова?
Лиз шла долго, стала уже думать, что в темноте не туда свернула, что на нее вот-вот нападет медведь, разорвет на части, откусит левую руку и оставит истекать кровью на траве в стороне от тропы, где ее никто не найдет, пока она не превратится в скелет; его поставят в кабинете биологии для изучения на занятиях по анатомии и физиологии человека. Но вдруг деревья кончились, и Лиз увидела башню.
Она оказалась не такой высокой, какой Лиз ее помнила.
Когда она была маленькой, отец приводил ее сюда в первую среду каждого месяца. Ее отец не работал по средам, она по средам не ходила в детский сад. Среды имели для них особое значение, среды принадлежали им. Они приходили сюда, чтобы загадывать желания на все, что было вокруг: летом это были одуванчики, осенью – багряные и опавшие листья, зимой – снежинки, весной – солнце. Конечно, тогда она была четырехлетней крохой, но сейчас, глядя на башню, которая некогда, казалось, упиралась в небеса, Лиз наконец-то начала понимать, насколько все изменилось.
И все равно она полезла на башню. Ступеньки крутой лестницы скрипели под ногами. Она не поднималась наверх бегом, как когда-то, – ведь сейчас никто не бежал с ней наперегонки.
К тому времени, когда она достигла верхотуры, ее вовсю шатало, но она убеждала себя, что ее качает от высоты и избытка адреналина в крови. Запрокинув назад голову, она увидела нависающее над ней небо, и оно казалось ближе, чем обычно. Создавалось впечатление, что, если попытаться, можно на кончик пальца нацепить звезду, но Лиз не шевелилась.
Было больно, чертовски больно стоять неподвижно, поэтому она навалилась грудью на перила, чувствуя давление металла на легкие, и закрыла глаза.
«Что ж, здравствуй, милая с бездонными глазами.
Сколько тайн разделяют нас?
Море поэзии, поле вздохов,
Я иду к тебе, возвращаюсь к началу».
Лиз выключила музыку. Сделав глубокий вдох, снова подняла голову, ожидая, что сейчас ее оглушит тишина, но этого не случилось. Ее окружала не та тишина, от которой она бежала. Было тихо, очень тихо, но тишина была живая. Она двигалась и менялась, была наполнена до краев сверчками, и крыльями, и звуками позднего лета.
Позже Лиз легла на спину и устремила взгляд на купол неба и звезды. Поглощенная темнотой, она чувствовала себя песчинкой. «Интересно, что находится между звездами?» – задавалась вопросом Лиз. Мертвое пустое пространство или что-то еще? Вот почему так много созвездий, думала она, вспоминая те, что они проходили в четвертом классе на уроке естествознания: Лев, Кассиопея, Орион. Может быть, все просто хотят объединить эти точечки яркого света и никто не думает о тайнах и загадках, что кроются между ними.
Раньше Лиз была счастлива, когда они вместе с Джулией и Кенни обматывали чей-нибудь дом туалетной бумагой; радовалась, когда ее приглашали на лучшие вечеринки. Некогда она была счастлива, глядя с вершины социальной башни на всех, кто стоял ниже ее. Некогда она была счастлива, стоя здесь и созерцая простирающееся над ней бескрайнее небо.
