— У вас прирожденный талант, мисс, вы чувствуете музыку. Подождите минутку, я поменяю пластинку. Сейчас я научу вас танцевать фокстрот…
Каждый день мы встречались с Антонио после ленча и занимались танцами до пяти. Он говорил, что учит меня с удовольствием и что у меня талант. Я не понимала тогда, что у Антонио было доброе сердце. Он видел мое одиночество и хотел облегчить мои страдания. Мне пришлось рассказать об уроках Агнес. Я соврала, намекнув, что тетя все знает. Но однажды все открылось, когда после обеда тетя решила выпить со мной чаю.
Агнес ужасно разозлилась на меня. Тетин же гнев вылился на Антонио. Она обвинила его в попытке воспользоваться моей юностью и невинностью.
— Но, мадам, — сказал Антонио мрачно, — мои убеждения не позволяют мне обидеть эту юную леди! Вы не представляете, сколько предложений от женщин, с которыми я танцую, мне приходится выслушивать. Если бы я принял хоть половину, то уже давно был в Голливуде.
Мне было непонятно, что он имел в виду. Я умоляла тетю не прекращать уроки. Я попросила Антонио продемонстрировать несколько движений, которые мы выучили. Мне хотелось показать, как прекрасны наши танцы, с какой пользой я проводила время. Увидев, как мы кружимся в вальсе, тетя была поражена. Она сказала, что наведет справки, поговорит с Антонио на следующий день и сообщит о своем решении.
Невероятно, но Антонио удалось убедить тетю в том, что в его обществе я буду в безопасности. Мне разрешили брать уроки каждый день после обеда в нашей гостиной. Агнес присутствовала на каждом занятии — ради приличия.
— До свидания, моя маленькая мисс Виола, — сказал Антонио, когда я пришла попрощаться. — Передайте мой привет вашей тете. Она замечательная женщина. Возвращайтесь в следующем году. Я подыщу вам пару балетных туфель.
Я мечтала вернуться и уговаривала тетю поехать в Монте-Карло еще раз. Тетя отвечала, что сделает все возможное, но я должна понимать, что мы не можем делать все, что хотим. Я знала — тетя, как и я, зависела от причуд Р. Д.
Моему счастью не было предела, когда в следующем году, в январе, мы сели в поезд на вокзале Виктория. На нашем багаже красовались бирки «Монте-Карло, Hotel Majestique». Антонио сдержал обещание: он подыскал пару черных балетных тапочек с металлическими пластинами, прикрепленными к носкам. Тетя поговорила с администратором, и нам для уроков выделили пустую комнату с прекрасным деревянным полом на верхнем этаже. Танцевать в балетных туфлях было удовольствием. Мне казалось, что я скольжу по льду.
Наш триумф наступил через два года. Мне было шестнадцать. Однажды утром мы репетировали. Антонио переделал для танца сцену из фильма «Цилиндр»[3]. Это был его любимый фильм. Танец включал много движений в паре и поодиночке. Музыка смолкла. Антонио поддерживал меня рукой, а я прогнулась, почти касаясь волосами пола. Дверь без стука открылась. В комнату вошли тетя и Р. Д. Антонио поклонился, а я, слегка присев, сделала реверанс. Все в городе знали, кто такой Р. Д. Агнес засуетилась. Она в испуге уколола палец иглой и запачкала кровью шелковую ночную рубашку, которую зашивала, сидя на стуле в углу. Я думала, что Р. Д. будет в ярости, но тетя, очевидно, успела подготовить его. Он махнул рукой с зажатой в ней сигарой и сказал: «Продолжайте! Продолжайте!» Мы показали наш лучший танец под музыку «Щека к щеке»[4]. Когда мы закончили, Р. Д. помахал нам сигарой. Тетя подмигнула и посмотрела на Агнес с состраданием. Они вышли, не сказав ни слова.
Вечером, после ужина, оркестр заиграл «Щека к щеке». Антонио подошел к нашему столику и пригласил меня на танец. Тетя улыбнулась и кивнула одобрительно. Я была изумлена. Мне казалось, что Р. Д. никогда не позволит никому, имеющему даже отдаленное отношение к его семье, танцевать на публике с наемным танцором.
Было чудесно скользить в свете горящих свечей под звуки оркестра. Я сожалела только о том, что на мне были не балетные туфли, а обычные сандалии светло-розового цвета. Все было как в кино. Публика хлынула в танцевальный зал. Во взглядах, направленных на нас, смешались неприкрытая зависть и восхищение. Когда мы закончили, зал взорвался аплодисментами. Р. Д. не хлопал, он улыбался и раскланивался во все стороны, словно импресарио, ответственный за наш успех.
Этот успех никогда больше не повторился. На следующий день мы уехали в Англию. А шесть месяцев спустя у Р. Д. случился инсульт, и через три дня он умер. Наша с тетушкой жизнь навсегда изменилась.
Я ехала домой, в Толгейт-сквер, на автобусе. Было около пяти. Месяц плыл над головой. Небо надо мной было холодного голубого цвета, ниже становилось лиловым и на уровне крыш превращалось в грязно-желтое. Чем дальше мы продвигались на восток, тем причудливее казались окрестности. Они словно сошли со страниц романов Диккенса.
Я сидела вверху, на переднем сиденье двухъярусного автобуса. Я не читала, как обычно, а смотрела в окно и думала о Джайлсе и о предстоящей поездке в Ноттингемшир. Джайлс неожиданно вернулся в офис и застал меня танцующей на столе. Он рассвирепел: «Что будет, если ты свалишься со стола и ударишься?.. И ты можешь поцарапать стол каблуками! Иногда, Виола, я сомневаюсь в твоей нормальности». Я размышляла, а автобус тем временем набирал скорость. Мы проехали Эмбанкмент [5], пересекли мерцавшую в темноте реку. Темза выглядела на удивление чистой. Вдали горели сигнальные огни. Я представила, как в эпоху Елизаветы зажигали костры на льду, а Темза была мутным потоком, несущим воды вдоль илистых берегов.
Я спрашивала себя: «Что значит быть нормальной?» Я задавала этот вопрос, как когда-то Понтий Пилат вопрошал: «Что есть правда?», не ожидая получить ответ. Мне казалось, что правда и рассудок должны быть очень схожи. Я была так поглощена воображаемым спором с Джайлсом, в котором мысленно разгромила его в пух и прах блестящими аргументами, что чуть не пропустила свою остановку.
Это была обычная ситуация — я не очень приспособлена к самостоятельной жизни. Мне понадобилось некоторое время, чтобы приноровиться к лондонскому транспорту. До шестнадцати лет я везде путешествовала в тетином автомобиле. Тетин водитель — Берт (Бертрам, как звала его тетя) — был самым добрым человеком на земле. У него в карманах всегда были желтые мятные леденцы и носовой платок, который он одалживал мне, если я теряла свой. Однажды, когда со мной случилась беда, Берт доказал, что он настоящий друг.
Тетя решила отправить меня в местную начальную школу. Она пришла к выводу, что, если я не хочу стать «белой вороной», мне необходимо общество других детей. В первый день в школе Берт припарковал машину за углом. Вопреки всем правилам он снял форменную фуражку и оставил ее в машине. Он сказал, что так будет лучше. Мне показалось это странным, но я была слишком хорошо воспитана и не задавала лишних вопросов. Берт взял меня за руку и повел в кабинет директора школы.
