Чья-то невидимая рука подхватила меня, когда пламя уже почти касалось ног. Пространство и время сжались, как скомканная обертка от мороженого. Я обнаружила себя сидящей на стуле в абсолютно пустой комнате. Стены с ободранными клочьями обоев и пожелтевшими газетами под ними. Щелястый дощатый пол, крашенный суриком. Такого же отвратительного цвета закрытая дверь. За спиной – окно, а за окном – серый, тусклый, бессолнечный день, с трудом разгоняющий темноту в комнате.
А еще за спиной кто-то был. Я чувствовала чье-то неподвижное, но живое присутствие. Хотела обернуться, но не могла даже рукой шевельнуть. Тело было таким же каменным, тяжелым, как и во время падения в огненное море.
- Где я? – с трудом мне удалось разлепить губы.
- Нигде, - ответил мертвенный, леденящий до самых печенок голос.
От этого чудовищного голоса мне стало так жутко, что я дернулась изо всех сил. В ослепительной вспышке, ударившей по глазам, промелькнул черный мужской силуэт. Когда я снова открыла глаза, вокруг все изменилось.
Я лежала на кровати в трехместной палате. С рукой по локоть в гипсе, только кончики пальцев наружу. Рядом на стуле сидела мама и читала газету.
= 3.
- Ну слава богу! – она положила газету на тумбочку и поцеловала меня в лоб. – Как ты?
- Не знаю, - прошлепала я пересохшими губами. – Пить хочу.
- На, пей, - она налила в кружку воды из бутылки и поднесла мне ко рту. – И давай я тебе рубашку надену.
Я села на кровати, пережидая очередной приступ головокружения. Вдохнуть глубоко не получалось – на ребрах под грудью была тугая повязка. Я осторожно огляделась по сторонам.
На кровати у окна лежала женщина лет сорока с ногой на вытяжке. Вторая кровать была пуста, но, судя по скомканному одеялу и заваленной всяким хламом тумбочке рядом, обитаема. Мне досталось место у самой двери.
Из большой спортивной сумки, которая валялась у нас дома на антресолях, мама достала ночную рубашку с коротким рукавом, халат, носки и трусы. Я держала загипсованную руку на весу, а мама натягивала все это на меня.
- Что с Германом? – спросила я, осторожно укладываясь на спину и пристраивая руку так, чтобы она не касалась бока.
- Ничего с твоим Германом, - сердито буркнула мама. – В ГАИ сидел все это время, оформлял аварию. Недавно освободился, уже едет. Если пустят, конечно, тут только до восьми можно.
- А сейчас сколько?
- Полвосьмого.
Я попыталась прикинуть по времени. Пообедали мы у мамы в половине первого, еще где-то полчаса Герман возился с поливалкой. Примерно в полтретьего проезжали мимо Финляндского вокзала. Значит, пять часов прошло.
- Тебе что-нибудь сказали? Про меня?
- Нет, - мама вытащила из сумки тапки и еще какие-то пакеты, которые положила в тумбочку. – Привезли, сгрузили, сказали, что сейчас врач подойдет и все расскажет.
- То есть прямо из операционной сюда привезли? – удивилась я, поскольку представляла себе процесс как-то иначе. Ну, реанимация там, интенсивная терапия.
- Да. Сказали, что наркоз легкий, операция несложная, поэтому сразу в палату. Ты минут через десять уже проснулась, я даже анекдоты не успела прочитать.
- Угу, просто обхохочешься, - проворчала я. – Хоть что-нибудь ты знаешь? Что с Жориком?
- Ничего не знаю, - нервно ответила мама, без конца поправляя волосы. – Но, судя по тому, что Герка на нем сам до отдела доехал, не совсем в хлам. Он мне уже оттуда позвонил. Я сразу к вам поехала за вещами, а потом сюда. Сидела, ждала, когда тебя привезут. Смотри, тут сумка твоя, в ней паспорт и полис. И телефон. Не хотели отдавать в камере хранения, но я уговорила. Вы ж без телефонов жить не можете.
- Ты тоже не можешь! Набери Германа, пожалуйста, скажи, что я в порядке. И спроси, когда приедет.
- Только что звонила, успокойся.
Судя по маминому тону, она страшно злилась. Если уж начала вот так волосы за ухо заправлять – значит, все, дело труба. Достанется Герману по первое число. А если учесть, что молча он ее упреки глотать не будет… Мне заранее стало дурно.
Открылась дверь тамбура, оттуда донесся странный звук: топ – тук – топ. В палату вошла, опираясь на костыли, вторая соседка – совсем молоденькая девушка, лет восемнадцати, с гипсом на ноге от пальцев до бедра.
- О, вечер добрый! – сказала она. – Я Катя. А вы?
Я назвала себя, Катя прислонила костыли к стене и осторожно легла. Воткнула в уши наушники и закрыла глаза. Соседка у окна общаться явно не желала, но меня это совсем не расстроило.
Снова открылась дверь. Я повернулась, надеясь увидеть Германа, но в палату вошел Максим в сопровождении высокой блондинки в белом халате. Шапочки с птичками на нем уже не было, растрепанные волосы торчали во все стороны, как будто он только что проснулся.
- Ну что, красавица моя Нина Львовна? – поинтересовался он весело. – Ожили? А вы мама? Очень приятно. Максим Иваныч, цирюльник-костоправ. А это вот Ольга Андреевна, ваш лечащий врач, - он сделал широкий жест в сторону блондинки. - Сдаю вас в ее нежные ручки. Значится, так. Слушайте внимательно, повторять не буду, потому что больше мы с вами не увидимся.
- Почему? – глупо спросила я.
- Потому что смена у меня теперь через неделю, а вас выпишут раньше. Если осложнений не будет. Надеюсь, что не будет. Если бы не сотрясение, можно было бы вас уже завтра отпустить. А так придется подождать, пока вы перестанете нужные слова забывать.
Мама смотрела на Максима, поджав губы. Похоже, он ей категорически не нравился.
- В общем, давайте по делу. Имеем мы с вами открытый диафизарный перелом локтевой кости со смещением. То есть имели. Диафизарный – это вот здесь, - он пощелкал ногтем по гипсу в середине предплечья. – Без отломков, ровненький. Повезло. Мы вам сделали репозицию, все собрали как надо. Ранка небольшая, чистая, все заштопано. Как видите, гипс не сплошной, а лонгета, чтобы можно было шовчик обрабатывать. Поэтому рукой возюкаем очень осторожно. Когда с кровати встаете – сразу на повязку. Шесть недель носите, потом в своей травме снимаете и делаете контрольный снимок. Про реабилитацию вам Ольга Андреевна все расскажет.
- А почему гипс, почему не фиксаторы? – возмущенно спросила мама, вспомнив, что она адепт секты самолечителей. – Что за каменный век?
- Потому что пришлось бы сначала ставить внешние фиксаторы и лечить рану, - невозмутимо ответил Максим. - А уже потом заводить спицы. Или пластины. Да и смысла никакого, перелом ровный, без осколков. Так, теперь по ребрам. Сломаны два нижних справа. Лежать только на спине, резких движений не делать. Все осторожно, как с хрустальной вазочкой. Повязку держим пять дней, не считая сегодня, потом можно снять. Или можно купить бандаж. Он мягче, удобнее, но надевается на неделю. Вот смотрите.
Блондинка протянула ему широкую эластичную повязку, которую держала в руках. Максим задрал мне рубашку до ушей, обернул бандаж поверх бинтов и показал маме, как фиксируются застежки. Мою правую грудь он придерживал рукой. Совершенно неэротично. Вполне по-хирургически – как нечто лишнее, которое вполне можно отрезать.
В этот момент принесло Германа.
Он остановился в дверях, наблюдая мизансцену круглыми глазами. Надо думать, со стороны все выглядело довольно пикантно. Сидит Нина на кровати в задранной рубашке, а мужик в хирургической пижаме принародно держит ее за голую сиську.
- Здрасьте! – сказал Герман обалдело.
- Ну вы поняли, да? – спросил Максим маму, одернул на мне рубашку, отдал бандаж Ольге Андреевне и повернулся к нему: - Вечер добрый. Вы, так понимаю, муж? С вами-то все в порядке?
Мама при слове «муж» еще сильнее поджала губы. Так, что они вообще исчезли. Герман молча кивнул.
- Ну, выглядите-то вы не слишком.
Максим подошел к нему поближе, посмотрел на зрачки, поводил перед носом пальцем. Герман обалдело следил за ним глазами. А я смотрела на них обоих. Невольно сравнивая.
Разница в возрасте у них была лет пять, вряд ли больше. Оба темноволосые. Роста одинакового, но Максим явно покрепче. Герман пару раз в неделю ходил на часок в ближайшую качалку, но без особых успехов. Как говорила о нем мама, не мясной породы мужик. Да и в целом рядом с Максимом он выглядел как-то… несерьезно. Как изнеженное комнатное растение.
