— Вот скажи мне, девочка, ты вообще о чем думаешь? — Аннушка уже вошла в раж. — Ты себя когда последний раз в зеркале видела?
— А вам зачем? — Ната ничуть не уступала той в громкости голоса и напоре. — Что хочу, то и делаю. И вообще, внешность моя.
— Да у тебя круги уже под глазами, — Анна Сергеевна аж всплеснула руками. — Ты когда спать ложишься?
— А я сова, — Куцова не поддавалась на провокации. — И круги под глазами подчеркивают цвет моих глаз, — подруга упрямо подняла подбородок, и казалось, что еще чуть-чуть, и она покажет пожилой женщине язык. Но обе выглядели потрясающе довольными.
Я рассеялась. Искренне и громко. И подмигнула Анне Сергеевне.
— Да хватит вам уже пререкаться, — я, продолжая улыбаться, села за стол и взяла свою чашку. Свою. В этом доме у меня была своя чашка, как будто я жила здесь. И Анна Сергеевна всегда знала, что я пью только чай с двумя ложками сахара. Я взяла чашку двумя руками, пытаясь немного согреться с улицы. — Вы все время ругаетесь. Вам еще не надоело?
Обе отрицательно покачали головой. Забавно, именно здесь, в эту минуту, я чувствовала себя дома. Среди людей, которые любят меня. Наверно поэтому меня всегда тянуло в эту ничем не примечательную пятиэтажку.
Мы немного посидели, попили чай с конфетами (моими любимыми), поговорили о школе, Анна Сергеевна еще раз посокрушалась по поводу нововведенных экзаменов, спросила, куда мы собираемся поступать, на какое отделение, но мы с Наташкой не особо распространялись на эту тему. Так как сами не были уверены в своем выборе.
Уже стемнело, когда Куцова начала собираться. Сначала она шла домой, переодевалась, затем в клуб. Там она работала до 3–4 часов утра, потом домой спать, потом в школу. Тяжелое расписание.
Мы с Анной Сергеевной остались вдвоем.
— Спешишь домой? — спросила она, подливая в кружку еще чаю.
— Нет, не спешу, — я постаралась мило улыбнуться. — Сегодня еще много дел надо сделать.
— Каких дел? — Аннушка иронически выгнула бровь. — А, наверное дел как-прийти-домой-как-можно-позже? Или дел как-не-показываться-на-глаза-матери? — она помолчала немного, посмотрела на меня с тревогой и спросила: — Лёнушка, я же знаю тебя. Что случилось?
Я молчала. Не потому, что не хотела ей отвечать, а потому, что просто не могла застаить себя это сделать. Может быть глупо, но мне казалось, что, когда я произнесу эти слова вслух, они оживут. Станут реальными. А так всегда можно притвориться, что все, окружающее тебя — миф. Иллюзия. Но я знала, что именно я сейчас пытаюсь создать иллюзию.
— Мама беременна, — я тяжело выдохнула. — Срок — два месяца. Я только недавно узнала.
Анна Сергеевна промолчала. И продолжала молчать и странно смотреть на меня. И это молчание…оно волновало меня. Мне было страшно. Наконец, она вздохнула и села рядом со мной и обняла. Как родную. Как родную дочь. На глазах навернулись слезы.
— Лёна, ты не волнуйся, — учительница волновалась, — у тебя все наладится. Я точно знаю. Все будет хорошо. В конце концов, ты должна радоваться. У тебя будет брат. Или сестра, — она еще крепче обняла меня. — Хотя бы за Игоря порадуйся. Лён, только не молчи. Все будет хорошо. Я знаю, милая. Все будет.
Анна Сергеевна знала об Игоре. Знала о том, что он значит для меня. Что он нужен мне. Хотя мы никогда об этом не говорили, и она ни о чем меня не спрашивала. Просто знала. И никогда, ни разу не осудила нас. Или его. Я не знаю, как она поняла, что наши отношения с Игорем изменились, но когда после той поездки я вернулась в город, она подошла ко мне, обняла и прошептала на ухо "Все будет хорошо". Эта фраза была ее мантрой, которую Аннушка повторяла изо дня в день, словно эти три слова могли материализоваться. Как бы то ни было, она всегда была рядом и помогала мне. Мой ангел-хранитель. Я улыбнулась сквозь слезы.
— Спасибо вам, Анна Сергеевна, — я отстранилась от нее. — Я, пожалуй, пойду. Уже поздно и темно.
— Да-да, девочка, иди обувайся, я за тобой закрою.
Она проводила меня, но перед тем, как уйти, я задала ей вопрос, который мучил меня. Мучил годами.
— Анна Сергеевна, почему так? Почему я? Почему мы?
Она не ответила, просто открыла дверь. А я не настаивала. Просто развернулась и вышла. Только в конце услышала слабый шепот: "Просто судьба".
Домой я пришла уже поздно, около одиннадцати вечера. Мама уже спала, только на кухне горел свет. Игорь. Он ждал меня. Мы оба знали, что он будет ждать.
Я, не раздеваясь, зашла на кухню.
— Привет, — я старалась говорить потише, чтобы не разбудить маму.
— Привет, — Игорь затушил сигарету. Краем глаза я заметила, что пепельница была полной. — Все в порядке? — спросил он у меня.
— Да, Игорь, все в порядке. Дома все хорошо?
Он не ответил. Просто не посчитал нужным. Подошел и молча обнял меня. Боже, такая нежность. Так нежно и крепко, словно никогда не хотел меня отпускать. Мой. Да, он мой.
— Ты мой, — прошептала я ему, глядя в глаза.
Он не ответил. Просто взгляд стал мрачным, словно что-то жгло его изнутри. Сжал руки в кулаки. И смотрел на меня. Долго. Казалось, целую вечность. Хотел отстраниться. Я видела это по его глазам. Не смог. Теперь он часто не мог просто отстраниться от меня. Я стала его зависимостью. Как и он моей.
— Моя, — сказал он мне, и ему тяжело дались эти слова. Взгляд стал еще жестче. Я задрожала. В предвкушении. В ожидании.
Жестокий поцелуй. Жесткий поцелуй. Нежный поцелуй. Я вцепилась ему в плечи, не в состоянии держаться на ногах. Он обжигал меня изнутри. Меня уже не волновало, что мы не одни в доме. Главное, что он рядом. Со мной. Я хотела его во мне.
— Игорь, — мой шепот был невнятным, дыхание — тяжелым. — Пожалуйста, Игорь…
Я чувствовала его возбуждение. Он чувствовал мое. Я потерлась об Игоря всем телом. Раз. Еще один раз. Мучительно долго. Почему так тяжело дышать?
— Боже, Игорь, прошу тебя… — я еле сдерживала себя, чтобы не застонать. Как мать сдерживалась с ним? Я не понимала. — Да, еще, прошу тебя.
Поцелуй становился все неистовее. Одна его рука легла мне на грудь, сжала ее. Я еще сильнее вцепилась в его предплечья. Другой рукой он прижал меня к себе. Еще сильнее, еще ближе. Я идеально ему подходила. Я не могла думать, я задыхалась. Я подняла одну ногу и обвила ее вокруг его бедер. О, да, так лучше. Мне нужно было больше. Он сдерживался, но это то же самое, что связать льва ниткой. Мнимый контроль.
