— Ну… В целом да, конечно.
— Я лакомый и охрененно крутой по местным меркам кусок, но, к сожалению, слишком мелкий для того, чтобы застрять в горле Северстали. Проглотят только так. Внешне это будет выглядеть как добровольное решение, но на деле — либо тебя банкротят, и ты теряешь вообще всё, либо прогибаешься под них и сам отдаёшь контрольный пакет акций. Я не хочу прогибаться хотя бы не попробовав пободаться. Поэтому мне нужно расширяться, срочно. Учреждать собственный холдинг, с «РегионСталью» во главе, а для этого нужны такие свободные бабки, в сравнении с которыми двадцать лямов за тачку — это просто мелкие карманные расходы. У меня на один только кокс для печи порядка пятнадцати лямов ежедневно уходит, о чём речь вообще? — Помолчал. Сейчас, когда проговорил всё это вслух, стало вдруг ещё очевиднее, в какой я заднице. — А ведь всего пару месяцев назад казалось, что всё в ажуре. Даже учебный корпус при заводе собирался открывать, чтобы самому взращивать для себя рабочие кадры и не зависеть вообще ни от кого. Ну а ты? Чем занимаешься-то всё-таки, человек-загадка?
— Аа-а-а… — загадочно ухмыльнулся он. — Это пока секрет. Расскажу, но позже, сейчас обстановка не располагает. Ну что, идём? Пока Маринка и правда не полезла плясать на столе. Мне кажется, она у тебя может!
Я усмехнулся. Та Маринка, которую я знал когда-то, чисто теоретически могла бы. Даже просто назло мне. А эта… Эта точно нет. Хотя я, как ни странно, был бы даже рад, ели бы она выкинула что-нибудь в этом роде. И плевать на статусность заведения, и на то, что уже завтра молва разнесла бы это по великосветским кулуарам.
Я, если честно, был бы рад уже даже скандалу какому-нибудь, Маринкиным крикам, и обвинениям, брошенным мне в лицо. Пусть даже самым страшным в своей правде обвинениям, грозящим полным разрывом! Я ведь и так без конца паранойю по этому поводу и устал уже до смерти. Но это всё равно было бы лучше, чем то, что происходит сейчас. Это была бы буря, наломанные дрова и воронка от атомного, мать его, взрыва — но после того, как пепел осел бы, можно было бы пытаться начать с нуля. Снова. Мы ведь уже прошли однажды через ещё больший круг Ада и назло всему выстояли.
Но тогда были крики, драки и выжигающие душу обвинения брошенные в лицо друг другу. Полное безумие на пределе сил. И теперь-то я понимаю — именно это и спасло тогда нашу любовь, не дав ей остыть окончательно. Сейчас же всё было иначе, и сколько я ни пытался вывести Маринку на разговор, сколько ни ходил по грани, пытаясь выяснить, что она знает, и знает ли вообще хоть что-нибудь — всё без толку. Я даже пытался провоцировать её на скандалы, чтобы её наконец прорвало и лёд тронулся, но лишь напрасно долбился в эту ледяную стену безразличия. И собственного бессилия. Потому что, не зная точно причин такого отчуждения, сам я тоже ничего рассказать не мог. Это было бы бессмысленно и жестоко по отношению к ней же.
Правда — она ведь такая дрянь, что убивает надёжнее любой лжи. Я знаю это точно. Правда убила моего отца, когда он узнал, что я скорее всего не его сын, а сын его лучшего друга. Позже это подтвердилось, но что это изменило? Я ведь всё равно навсегда останусь Магницким, а не Кругловым. К тому же отец Кирея, теперь уже получается и мой биологический отец, тоже так и не узнал наверняка, что я действительно его сын — экспертизу ДНК мы с Киром сделали уже после его смерти.
Ну и зачем тогда всё это было? Кому нужна была эта правда, брошенная в лицо, но вонзившаяся ножом в спину?!
…Другое дело, если Маринка узнала всё сама. Но как?!
— Братан, ну ты чего? — окликнул меня Кирей.
— Да, — кивнул я, — ты иди, я сейчас пару звонков сделаю и тоже подойду.
Но Сашка трубку не брала. Я скинул ей сообщение: «Как Владька? Напиши» и вернулся в зал. Но душа уже была не на месте. Почему она не отвечает? Что там у них происходит?
Четыре года назад. Июль 2014.
День выдался не просто трудный — на грани человеческих возможностей. Я устал, как скотина, опалённые горло и нос саднило, глаза слезились. Время уже перевалило за полночь, но домой, откровенно говоря, ехать не хотелось.
Да и был ли он ещё, этот ДОМ? Лишь чёрная бездна беспробудного горя, которое я душил как мог, в основном пропадая на производстве, забываясь в жарком, пропитанном парами оксидов воздухе, и методично, на голом упрямстве выводя на производственные объёмы то, что мне на хрен уже не было нужно — свою первую мини-домну.
А впрочем, что вообще мне сейчас было нужно? Ничего. Потому что ровно год назад, в тот самый день, смысла лишилось вообще всё.
Художественная ковка — просто моё маленькое хобби, к которому едва ли не с самого рождения проявился интерес и у сына. Маринка была против, говорила не время, пусть подрастёт. Интуитивно боялась всего этого огня, раскалённого железа, молотов и прочего. Я возражал, что у меня тут с безопасностью круче, чем в КГБ, а у ребёнка наклонности, между прочим. Она шутила, что с моим упрямством даже обезьяне можно навязать какие угодно наклонности. Смеялась, что, может, Владька вообще танцором стать захочет, грозилась, что завтра же запишет его в балет. Специально меня цепляла, знала, что я буду злиться. Что потом сама же и будет меня успокаивать, отдаваясь без остатка моим извращённым фантазиям. Впрочем, что касается интима — тут мы с ней никогда не уступали друг другу в изобретательности. Мы знали друг друга, как самих себя, но от этого не становилось скучнее — наоборот, открывались такие бескрайние горизонты, что где бы я ни находился, меня накрывало уже от одной только мысли о жене.
Это было светлое, доброе время, настоящая награда после бесконечных четырёх лет полных поражений, слёз и отчаяния от неудачных попыток зачать и выносить ребёнка. Когда уже не знаешь, отчего будет больнее — от того, что тест не покажет двух полосок, или наоборот — оттого, что покажет… Рекордный срок беременности у нас тогда не превышал пяти недель, а потом снова кровотечение, слёзы, отчаяние. Раз за разом. Год за годом.
Но Владька оказался упрямым: он самостоятельно дотянул аж до восьми недель, и врачи наконец-то скомандовали — идём дальше! В тот же день Маринку положили в больницу, и она провела там всю беременность, практически не вставая с кровати, в то время как я драл жилы, тайком от неё втюхиваясь в несусветные финансовые авантюры, но успел-таки построить дом к рождению сына.
Упрямым Владька оказался до самого конца.
Маринка была против, и я больше не брал его в свою маленькую кузню, расположенную на заднем дворе головной точки «ЧерметЮга», а когда, бывало, заезжали ко мне в управление, запрещал в неё ходить. Но его всё равно туда тянуло, и в тот роковой день сын просто уличил момент пока я отвлёкся и сбежал…
Это была трагическая случайность — взрыв газового баллона. Причём, и баллон-то был совсем небольшой… Но что это теперь меняет?
Занятый последствиями ЧП, я тогда даже не сразу понял, что Владька не ждёт меня больше в кабинете и не скучает в машине. А когда дошло — носился как сумасшедший по территории, звал его, искал сам, заставлял искать своих работяг. Думал, сын просто испугался взрыва и спрятался. Ему ведь было всего семь…
…Маринка обвинила во всём меня, придумав какие-то тайные от неё посещения кузни вместе с сыном. Это был полный бред, но я не возражал. Не оправдывался. Я даже не дышал, боясь навредить ей ещё больше. Решил — если ей будет проще пережить горе, идя войной против врага в моём лице — я готов.
К тому же, я и сам винил себя.
Но я ведь не хотел, чтобы так случилось! Я ведь тоже любил сына больше жизни, и миллионы раз проклял судьбу за то, что она не взяла тогда меня вместо него. И всё же, я надеялся, что пройдёт время, и общая беда всё равно сплотит нас с Маринкой, и мы переживём эту боль вместе. Иначе быть не могло, ведь это были МЫ… Но не учёл того, что и сам вовсе не железный.
Маринка рвала и метала, а я замыкался, давился этими ни с кем не разделёнными горем, болью и обидой. Потом наши роли вдруг поменялись. Потом смешались… А потом уже и сам чёрт не смог бы разобрать во что мы превратились сами и превратили нашу любовь.
