Она уткнулась лицом в ладони.
– А если всё-таки умер?
– Ну... Работа у него такая. Нехрен было шлем снимать.
– Ты дебил? – вскочила она на ноги. – В тебе есть хоть что-то человеческое? Да он, похоже, обычный опер, а они не надевают шлемы! Максимум броник. Он вообще, наверняка, просто чёрный ход пас, пока ОМОН в зале шухерил!
– Надо же, какие глубокие познания! А с хрена ли он тогда тебя схватил? На биндюжника ты не тянешь, а девочек-припевочек вроде тебя они обычно не шмонают.
Она сникла.
– Наверное, потому, что я из окна вылезала. Там, возле кухни. – Обречённо вздохнула. – Ну нельзя мне в милицию, понимаешь? Тем более, из ночного клуба! Если папа узнает... – осеклась, помолчала. – И это... Тебе тоже спасибо, что заступился. Я, если честно, уже думала что всё, конец мне.
– Тогда тем более пошли! – Схватил её за руку. – Мы всё равно ничего уже не исправим, а с повинной можно и утречком, на трезвую голову прийти.
– Я не пьяная! – возмутилась она и, оступившись на первом же шаге, рухнула в его объятия. Снова задрав ногу, уставилась на пристёгнутую к стопе подошву: та была формована под высоченный каблук, и теперь, с плоской пяткой, нос оказался загнутым вверх почти под прямым углом. – Ну и как в этом ходить вообще?
А Данила видел только её голое бедро с красивым рельефом напряжённых мышц, и отчаянно хотел скорее оказаться в койке. С ней. На ней. В ней. И вообще, как пойдёт.
– Клёво ногами машешь, каратистка что ли?
– А то! И я, между прочим, знаю, как кадык ломать! Папа научил. Показать?
– Опять папа. Я, кажется, всё-таки начинаю его бояться!
– И правильно делаешь! – Сделала пару шагов и снова остановилась. – Блин, ну невозможно в этом ходить! Неудобно!
И Данила, зарычав от нетерпения, просто закинул её на плечо...
– Ой, киса! – едва войдя в квартиру, тут же засюсюкала Маринка. – Кс-кс-кс... Иди сюда, киса... – Подхватила Барса на руки, зарылась лицом в пузо. – Халосая ки-и-иса...
– Вообще, это кот.
– Да? – удивилась Маринка, и бесцеремонно задрала ему хвост. – И правда, кот! Да ты мой холосий ма-а-альчик...
Данила с удовольствием оказался бы на месте Барса, но Маринку так стремительно накрывало, кидая от плаксивой угрюмости к шальному веселью, что ещё немного, и всё что ему останется – это сидеть возле дивана и оберегать её сон. Ну, может, тазик подставлять.
– Кофе будешь? С котлетами.– На ходу развязывая примотанную к животу олимпийку, заскочил в кухню и сунул брикет с деньгами подальше в вытяжку.
– Ничего я не буду, – пошатываясь, вошла следом Маринка. – И вообще, пошло оно всё на хер. Сдохнуть хочется.
Данила глянул на её вновь посмурневшее лицо и суетливо сгрёб со стола бардак, оставшийся после изготовления взрыв пакетов.
– Ты почти поллитры натощак выжрала! Не поешь – завтра до вечера не очухаешься. И, кстати, что за повод?
– Все мужики козлы! – зло фыркнула она. – Этого достаточно?
Он усмехнулся.
– Угу, а все бабы дуры. Но это правда жизни, дерзкая, а не повод для пьянки. Смирись! Ещё, кстати, есть хлеб с салом и огурцы, будешь?
Она подняла голову. В глазах опять стояли слёзы.
– А презервативы у тебя есть?
От неожиданности он протупил пару мгновений... и кинулся на неё.
Не разрывая поцелуя, спотыкаясь на ходу, кое-как добрался до дивана. Опрокинул её навзничь, навис, вклиниваясь коленом, между робко сведёнными бёдрами. В паху гудело от напряжения.
Нащупал замок на сарафане, дёрнул раз, два – не идёт... Маринка расстегнула сама и послушно подняла руки, позволяя стащить его с себя...
...Ворвался в неё, такую тесную и жаркую, грубым нетерпеливым толчком, сорвал вскрик – надрывный, громкий, испуганный... Перехватил беспокойно отпихивающие его руки, зажал над головой, вбиваясь в неё, чтобы кричала ещё, чтобы не отпускала это безумие, продолжала запрокидывать голову и выгибать спину, подставляя его губам груди – такие сладкие и нежные, словно нетронутый случайным прохожим первый снег... Сам его затаптывал, впивался губами, не мог оторваться.
В самый последний момент, когда уже побежала по телу мучительно-сладкая волна оргазма, вынул. Была на её месте другая тёлка – может и не стал бы обламываться, но это была Маринка, она была какая-то другая, и он сам словно становился с нею другим.
...Она, запрокинув голову, часто дышала и закрывала лицо руками, но всё равно было видно – щёки её пылают. А он, сидя между её разведёнными ногами, скользил взглядом по брызгам на животе, и в башке было пусто-пусто. Кайф!
– Не смотри... – еле слышно попросила она.
Понял, не дурак. Накинул на неё простынь, встал. Слегка штормило, сердце выпрыгивало.
– Пойдём в душ?
Но она только мотнула головой и, звернувшись в простынь, отвернулась к стене. Данила принёс смоченное горячей водой полотенце, вытер ей живот, склонился над ухом:
– Всё нормально, Марин?
Она кивнула.
– Ладно, спи тогда. Кстати, меня Данила зовут.
Не ответила.
Он выключил свет и ушёл в ванную, а когда вернулся, обнаружил, что Маринка уже спит, одетая не только в бельё, но и в сарафан. Ненормальная. Странная. Охрененная.
Впервые в жизни спал с женщиной не в смысле – трахался, а именно спал. Прижав её к себе, сквозь сон чутко чувствуя каждое её шевеление, и прижимая в ответ ещё крепче. Словно боялся отпустить и потерять. Её волосы, всё-таки пропитавшиеся никотиновым кумаром кабака, всё равно сохраняли едва уловимую свежую нотку. Всё-таки малина. И не приторная мыльная лажа, а натуральная – кисловато-сладкая, тёплая и родная. Так пахнут ягоды с куста. Нетронутые, свежие, настоящие.
Зарывался лицом в её волосы и целовал. Какого хрена с ним происходит – не понимал. Но чувствовал, что теперь всё будет по-другому.
Глава 7
Проснулся от голодных воплей Барса. В незашторенное окно уже вовсю светило солнце, на часах шесть – ноль семь. Маринка спала, уткнувшись лицом в подушку. Улыбнулся. Смешная такая. И такая красивая. До вечера теперь болеть будет – точно.
Накормил Барса, умылся. Больше всего тянуло снова завалиться к Маринке под бочок, обнять и, слушая её тихое сопение, вырубиться до обеда. Но из еды дома было только чёртово сало, огурцы и котлеты сомнительной свежести. Не, ему самому бы нормально – а вот ей...
Возле ларька, что за углом, встретил соседа деда Витю с сотоварищами. Пересчитывали копейки в трясущихся с похмелья руках и прикидывали, на что хватает. Щедро подкинув им стольник, взял минералки, печенья, паштет, свежего хлеба. Суетился, был какой-то смутный страх, что вернётся – а Маринки нет. Или, например, проснётся – а нет его, и как она тогда? Эта может и заистерить.
Торопясь домой, на ходу полез по карманам олимпийки в поисках ключей, но кроме них нашарил ещё что-то непонятное, маленькое, мягкое. Вынул... И встал. В руке лежали три дозы в пакетиках. К бабке не ходи – герыч.
И сразу новыми смыслами заиграла вся минувшая ночь. И забитая Шпиком стрелка, и то, что он на неё так и не явился, и нагрянувшие вдруг со шмоном менты.
Оставалось понять, в какой момент успели подкинуть. Хотя, на самом-то деле похрен. Такая подстава – это не по понятиям, вот что важно. Не по-пацански. Шпик, сука... В тот раз из-за его жадности чуть под мокрушную статью не попал – пришлось срочно линять в армию, и что теперь? Из-за пары сотен косарей готов закрыть бывшего кореша на семёру, а то и больше за наркоту? Гнида. Особенно если учесть, что бабки изначально не его, а Данилины.
Дома спустил порошок в унитаз, обмотку сжёг на балконе. Душила злость. Ослепляла.
В какой-то момент подумал даже, что, может, это Маринка подкинула – слишком уж нереальным и в то же время экстремальным было её появление в кабаке, да и всё что после – тоже. Уже одно то, что она через окно пыталась слинять... А с виду обычная девочка-пай. Острая на язык пятёрочница, блин. Что она там говорила – в ментовку ей нельзя? Чёрт...
