Я кладу телефон обратно в карман, больше не в настроении играть в глупую игру.
— Доктор даст нам знать.
Через несколько минут дверь со скрипом открывается, и перед нами предстает бледный Лукас со сжатыми кулаками. В его глазах нет никаких признаков жизни. Он выглядит лишенным эмоций, как будто кто-то высосал из него душу, оставив лишь оболочку человека.
Холодное чувство пробирается по позвоночнику, когда его взгляд останавливается на мне.
Из его глаз вытекает слеза. Одна единственная слеза заставляет мою грудь напрячься, а легкие — гореть. В комнате словно кто-то перекрыл доступ воздуха, тяжесть душит нас четверых. Мы молчим, наблюдая за Лукасом, когда его грудь вздымается, его темные глаза смотрят на каждого из нас.
Я поднимаюсь со стула, мои ноги шатаются, пока я пытаюсь вернуть себе самообладание.
— Что случилось?
Его пустые, ничего не выражающие глаза находят мои.
— Йоханна не выжила.
Слезы текут по его лицу, и у меня сводит живот, когда его губы дрожат. Мама подавляет рыдания, подбегая к моему брату и обнимая его. Мы с папой смотрим друг на друга, слова не сходят с наших губ, мы оба ничего не понимаем.
Что, блядь, происходит?
Мой брат трясется, его ноги подкашиваются, а мама стоит на коленях на полу рядом с ним. Мое сердце быстро бьется в груди, а желудок грозит вывалить свое содержимое на бежевую плитку.
Брат шепчет свои следующие слова, как будто его слова, произнесенные с силой, делают их слишком реальными.
— Ребенок застрял. — Голос Лукаса дрожит. — У Йоханны упало давление во время экстренного кесарева сечения, и она… — Он всхлипывает.
Я не чувствую, что кто-то вырвал ковер у меня из-под ног. Это было бы слишком просто, слишком мило, чтобы описать кошмар, происходящий передо мной. Такое ощущение, что кто-то вырвал мои чертовы ноги из моего тела, оставив меня в кровавой куче, такого чертовски беспомощного, пока мой брат ломается в какой-то дерьмовой больнице.
Этого не может быть.
Тело Лукаса дрожит, когда он прижимается к маме, его беззвучный плач заставляет мое сердце сжиматься.
— У нее не получилось. Она… Она просила посмотреть, как я держу на руках нашу девочку. Это все, что она хотела. Моя гребаная жена. Ушла. — Его тяжелое дыхание становится паническим и поверхностным.
Вот дерьмо собачье.
Моего лучшего друга больше нет. Та самая женщина, которая несколько часов назад улыбалась мне, называя меня нуждающимся парнем. Йоханна, моя лучшая часть средней школы и один из моих самых любимых людей в мире. Моя подруга, которая закатывала глаза на то, что девочки хотели меня за мои таланты гонщика, а не за мою скрытую ботаничность. Женщина, которая украла сердце моего брата, а мое сделала целым, наложив свой пластырь на каждого члена моей семьи.
Я не борюсь с тошнотой, когда бегу к ближайшему мусорному баку, мой желудок отвратителен, кислота покрывает мой язык, а по лицу текут незнакомые слезы. Мои бледные пальцы дрожат, когда я цепляюсь за пластиковый обод, используя мусорный бак как опору для своих дрожащих ног.
— А ребенок? — Голос мамы доносится до меня сквозь рвотные позывы.
— Кая в порядке. — Мой брат, сдержанный человек, который научил меня сохранять спокойствие, плачет в ее объятиях. Хриплые слова слетают с его губ, когда он шепчет маме. Я не могу видеть его разбитым, его внешний вид соответствует тому, что я чувствую внутри.
Я хватаюсь за мусорное ведро, боясь отпустить его, пока отец проводит дрожащей рукой по моей спине.
Я ненавижу звук плачущего Лукаса. Я ненавижу весь этот гребаный день, мысль о том, что я потерял лучшего друга, приобретая при этом племянницу, слишком охуительна. Какого хрена Бог сыграл такую злую шутку, уничтожив одну жизнь и сохранив другую?
Я выбегаю из палаты, оставляя семью позади, и бегу к входу в больницу. Темнота встречает меня, соответствуя бурлящим эмоциям внутри меня, яркая луна насмехается надо мной, когда я теряю голову в пустом квадрате. Мои ноги подкашиваются, и я падаю на траву, травинки с росой скрывают слезы, текущие из моих глаз.
Я запрокидываю голову назад, издавая хриплый крик, и этот болезненный звук заглушается сиренами приближающейся машины скорой помощи. Прохладный воздух обжигает мои легкие, когда я делаю резкий вдох.
Мой отец появляется из ниоткуда и опускается на колени рядом со мной, притягивая меня к себе и обнимая.
Я не могу скрыть, как дрожит мое тело.
— Я не понимаю. Как такое может случиться? Это двадцать первый гребаный век. Люди больше не умирают при родах.
— Мне жаль, сынок. Ничего нельзя было сделать, — мой отец задыхается.
— И что? Как, блядь, я могу смотреть на Каю и не думать о ней? — Я ненавижу, как слабо звучит мой голос для моих собственных ушей.
— Ты можешь смотреть на нее и видеть последнее прекрасное, что создала ее мать. Сейчас ей больше нужен дядя, чем когда-либо.
Я сжимаю кулак вокруг травинок, дергаю за кусочки, вырываю их, чтобы снять остроту.
— Я не хочу ее. Я хочу вернуть Йоханну.
— Ты не это имеешь в виду.
— Конечно, блядь, я хочу. Я хочу повернуть время вспять и вычеркнуть этот дерьмовый день из истории. — Я не чувствую ни малейшей вины за свое признание. Сжатие в груди напоминает мне о боли, закравшейся в мое сердце и проверяющей мой рассудок.
— Мы не можем. Но подумай о своем брате и о том, через что он проходит. Будь сильным для него.
Как я могу быть сильным для него, когда мое сердце проходит через гребаный измельчитель бумаги?
— Я не могу. — Я задыхаюсь словами, мой голос стал хриплым шепотом, когда слезы вернулись, заливая мои глаза, когда я подумал о Йоханне. О том, как мы подрались красками, обустраивая детскую для Каи. Этот образ снова и снова наполняет меня ужасом и тошнотой.
Я не знаю, как справиться со всем этим дерьмом. Я не в состоянии справиться с нахлынувшими чувствами, болезненными воспоминаниями и тупой болью, которая поселилась в моей груди.
Отец прижимает меня к себе, мы сидим в тишине, и из наших ртов вырываются болезненные вздохи.
30 декабря — это не только день смерти Йоханны. Это день, когда я отпустил себя, засунув свое разбитое сердце так глубоко внутрь своего тела, что не смог бы опознать разорванные останки, даже если бы попытался.
Глава 2
Софи
Настоящее время.
Не хочу драматизировать, но я только что испытала худший секс в своей жизни.
Нет, я не шучу, но мне бы этого хотелось. Именно поэтому я прячусь в ванной, шепча про себя, пока объект моего разочарования лежит на моей кровати в общежитии.
Андре Бьянки: математик, вице-президент бизнес-братства и самый вероятный участник голосования, который оставит вас неудовлетворенной два раза подряд.
— Я должна была воспринять ароматизированные презервативы как предупреждающий знак. Ни один уважающий себя мужчина, имеющий представление о женском теле, не стал бы покупать ароматизированные презервативы. Самая глупая покупка. И кто их придумал, ведь ни одна женщина в здравом уме не захочет лизать презерватив! — шепчу я себе, расчесывая свои едва взъерошенные светлые волосы. Это еще одно доказательство моей отстойной сексуальной жизни. Мои волосы выглядят так же хорошо, как сегодня утром, когда я их расчесывала. Мой макияж почти не размазался, и нет никаких признаков румяных щек или сияния. Зеленые глаза моргают мне в ответ и выглядят так же неубедительно, как и моя сексуальная жизнь в данный момент.
Моя грудь сжимается до такой степени, что становится трудно дышать, напоминая мне о моем разочаровании в очередной раз.
