Когда мои силы ослабли, а его закончились, он рухнул на меня всем весом, его пальцы на моих запястьях не разжимались, все еще приковывая их к кровати.
И я не возражала.
Я приняла его вес, его тепло, его путы, потому что он был мужчиной с великолепной улыбкой. У которого был свой подход к дизайну интерьера, который был мужественным и уверенным, интересным и крутым. У которого было водяное колесо. Который открыл дверцу своего грузовика, чтобы усадить меня, а потом закрыл ее. Который не смотрел на хорошеньких девушек, проходивших мимо нас в баре, пока слушал меня. Который заставил меня почувствовать себя сексуальной. Который заставил меня почувствовать себя красивой. Который заставил меня чувствовать себя настолько не обремененной всем грузом, который я несла, что мне захотелось взять верх, скользнуть его пальцем внутрь себя и объездить его, пока он смотрел. Который позволил мне взять верх, скользнуть его пальцем внутрь меня и объездить его, пока он смотрел. И которому это так сильно понравилось, что его охватило желание взять меня грубо, прижав к своей кровати.
С ним я была такой девушкой.
Девушкой, которая могла пофлиртовать с красивым мужчиной и набрать очки четырьмя использованными презервативами. Девушкой, которой он даже не позволил сделать глоток кофе, потому что ему не терпелось поцеловать ее и отнести обратно в свою постель.
Я чувствовала свободу и легкость, и ощущала себя сексуальной, желанной, забавной, и что я чего-то стоила.
Я не была Элизой Форрестер, смиренной дочерью хиппи, чопорной, правильной и ответственной старшей сестрой дикого ребенка.
Я была Иззи Форрестер, — свободной, непринужденной, сексуальной и желанной, — девушкой, которая могла подцепить красивого мужчину со сказочным домом в лесу, и этот мужчина не мог ею насытиться, и после одного вечера в баре за «маргаритой» и пивом и одной проведенной вместе ночи, у них что-то начиналось.
Пока я наслаждалась этими мыслями, постепенно я начала осознавать, что Джонни не двигается.
Это было странно, и во вспышке паники я подумала, что мне повезло не просто переспать с самым великолепным мужчиной, которого я когда-либо видела, но и убить его интенсивным, потрясающим, великолепным сексом.
Неужели я довела его до сердечного приступа?
— Джонни? — позвала я осторожно и немного неуверенно, чувствуя, как приспосабливаюсь к его весу.
Он мгновенно пошевелился. Не отпуская моих запястий, но двигая мои руки вниз, чтобы согнуть их в локтях, — более удобное положение, — в то же время чудесным образом перенося свой вес на руки.
Он не отрывал лица от моей шеи, но приблизил губы к моему уху и спросил:
— Ты в порядке?
— Да, — прошептала я.
Наконец, он поднял голову, и мне понравилось, что выражение чистого секса исчезло, его место заняло ленивое удовлетворение, но на его лице все еще виднелась обеспокоенность.
— Я жестко тебя объездил, детка, — пробормотал он.
— Да, — согласилась я.
Его пристальный взгляд скользнул по моему лицу.
— Я в порядке, — тихо подтвердила я, а затем слегка улыбнулась и в то же время обняла его так, как только могла, подтянув ноги там, где они были обернуты вокруг его бедер.
Я совсем не знала его — ну, с библейской точки зрения, можно сказать, я знала его относительно хорошо, — но в остальном я его не знала. Тем не менее, я могла бы поклясться, что увидела в его глазах вспышку тревоги, прежде чем он пробормотал:
— Надо избавиться от презерватива.
После этого он выскользнул, отпустил мои запястья, высвободился и без дальнейших церемоний слез с меня, встал с кровати и голым направился в коридор.
Никакого поцелуя.
Никаких объятий.
Никаких нежных ласк и тихого шепота.
Чувствуя легкий холодок, я лежала в постели, глядя ему вслед и продолжая смотреть после того, как он исчез в ванной. Это было как в фильмах, когда случается что-то плохое и вместе с этим приходит холод, сначала замораживающий угол окна, медленно, но затем с треском быстро распространяющийся, покрывая весь дом.
За исключением того, что мороз охватил мое тело.
Потребовалось всего несколько секунд, чтобы понять, что, возможно, у меня и нет большого опыта, но его достаточно для того, чтобы понять, что мужчине не требуются годы, чтобы избавиться от презерватива.
И по этой причине я резко села в постели, выискивая глазами что-нибудь, чем можно было бы прикрыться.
На одной стороне кровати я увидела свои трусики, на другой — его футболку, спортивные штаны и нашу одежду, сброшенную прошлой ночью.
У меня не было времени полностью одеться, поэтому я перекатилась к одежде, схватила его футболку и натянула ее, одновременно бросаясь вокруг кровати, чтобы схватить трусики.
Я поправляла их на бедрах, когда Джонни вернулся из коридора.
Он подошел прямо к своим штанам, и то, как он взглянул на меня, не избегая встречаться со мной взглядом или игнорируя мое присутствие, — было уже хорошим знаком.
Он схватил штаны и, нацепив их, спросил:
— Любишь яичницу с беконом?
— Моя мама была веганкой.
Он остановился в процессе завязывания шнурка на поясе и уставился на меня.
Его волосы теперь еще больше растрепались, падали на лоб и почти закрывали глаза.
Взъерошенный вид делал его еще более красивым, чем раньше, особенно, когда я точно знала, отчего он так выглядел, более того, принимала в этом непосредственное участие.
— Я — нет, — продолжила я.
Он по-прежнему пристально смотрел на меня.
— То есть, не веганка. Я пыталась. Примерно семь раз. У нас с вегетарианством не срослось. Так что, э-м… да. Я люблю яичницу с беконом.
Он медленно закончил завязывать шнурок на штанах и спросил:
— За всей этой информацией стоит какая-то история?
— Нет, только мама была не просто веганкой. А воинствующей веганкой, — пояснила я.
— А-а, — вот и все, что он сказал в ответ, но сделал это, кивнув.
— И моя сестра была вегетарианкой много лет, пока не встретила парня, который думал, что это глупо, и познакомил ее с чизбургерами. — Я пожала плечами. — Остальное — история. Я уже давно была безнадежна, но мама так и не смогла смириться с этим.
Я все болтала, в основном, потому, что была вне себя от облегчения, что он спросил меня, люблю ли я яичницу с беконом, а это означало, что как бы странно я себя ни почувствовала после того, как мы закончили, он не собирался просить меня снять его футболку и надеть мою одежду, чтобы отвезти обратно в город и избавиться от меня.
— Не уверен, что в этом доме есть овощи, если не считать упаковки замороженной кукурузы, — сообщил он.
Я не могла удержаться от встревоженного взгляда.
Джонни, конечно, не упустил его, и весь холод, который оставался во мне от странного чувства, когда он оставил меня в постели, растаял, когда он расхохотался.
Я слышала его смешки. Они были гортанными, насыщенными и прекрасными.
Но его смех был в тысячу раз лучше.
Но все же в нем слышалось нечто такое, что звучало…
Подзабытым.
— Я принесу кружки, — объявила я, чтобы не сделать что-нибудь глупое, например, смотреть, как он смеется, как одурманенный подросток, увидевший свою первую влюбленность на концерте бойбэнда.
Я повернулась к дверям, но обернулась, когда он позвал:
— Из.
Наши глаза встретились.
— Ты ешь много овощей? — спросил он.
— Тарелка на три четверти должна состоять из овощей.
— Она ест много овощей, — пробормотал он с белозубой улыбкой.
— Мне очень нужен кофе, — выпалила я.
— Тогда возьми наши кружки, детка. Я займусь завтраком.
И направился в сторону кухни.
Я двинулась к балкону.
Когда я вернулась с кружками, Джонни стоял у плиты, но я знала, что он слышал, как я вошла, потому что приказал плите:
— Вылей это, налей свежий.
В его кружке оставался, возможно, последний глоток. К своей я даже не притронулась.
— Я подогрею свой, — сказала я.
