— Ну точно герой, — бросает, сдаваясь, и тут же распахивает дверь, уже на ходу позвав меня. — Пойдём, сладкая, будем твою красоту спасать.
Женщина уже скрывается за дверью, а я всё продолжаю сидеть на месте и смотреть на новенького, ожидая, когда он обратит на меня взор.
— Зачем ты это сделал? — сразу задаю вопрос, когда наши взгляды встречаются.
Парень точно не ждал упрёка с моей стороны, а для меня всё это так непривычно, что отыскиваю в его поступке подвох.
И не ошибаюсь, он есть, вот только не тот, что я ожидаю, а самый безобидный и милый.
— Ну, так у тебя определённо будет больше времени подумать над моим предложением, и я буду точно знать, что ты не сбежишь, пока торчу в кабинете, — отвечает он, заставляя меня ещё раз изумиться его смелости, когда я предполагала, что он опомниться и передумает. — Ну так что, могу ли я рассчитывать на то, что время сыграет в мою пользу?
Я ответила ему «да». Да, сыграет. Да, я дам ему шанс. Да, я оставлю ему свой номер телефона.
Пока Дима (да, я наконец узнала, как его зовут) находится у медсестры, я уже в третий раз вывожу цифры номера на бумажке, так как он оставил свой телефон, отдав с рюкзаком другу. Почему-то именно сейчас мой почерк кажется мне ужасным, когда вновь и вновь пытаюсь вывести красиво все закорючки. Руки потряхивает, а сама я до сих пор не верю, что решилась на такой поступок. Боги, Егор нас убьёт, уверена, но при этом у меня ни разу не возникает желания передумать. Ровно до того момента, пока, сжимая в пальцах таки написанный номер телефона, ожидаю парня, чтобы быстренько передать ему бумажку и сбежать, стоя между входом в кабинет и выходом из приёмной, сзади меня не распахивается дверь. Немыслимое ощущение, ничем необъяснимое, но даже не видя вошедшего, я знаю, чей взгляд впивается в мой затылок. Меня бросает в жар, руки трясутся, а ноги совсем не слушаются, когда со слабостью в коленях оборачиваюсь и вижу прямо перед собой обтянутую уже в чёрную футболку грудь Егора. Во рту пересыхает, а сердце почти перестаёт биться, совершая редкие, но мощные толчки. Медленно поднимаю взор, сталкиваясь с сокрушительно-яркой голубизной его глаз. Егор смотрит на меня с высоты своего внушительного роста острым, сощуренным взглядом. Прямо в глаза, а по губам лениво ползёт эта до невозможности сексуальная тёмная ухмылка, словно он точно знает, что прямо сейчас отправит меня в ад.
— Ничего не хочешь мне объяснить, птичка?
Глава 3. Егор
Я усмехаюсь прежде, чем понимаю, что восхищаюсь её поступком, хотя по идеи должен неимоверно злиться, что она позволяет себе подобные смелые шалости. Но ничего не могу с собой поделать и просто тихо смеюсь.
Моя футболка в мусорке.
Интересно.
Не то чтобы я ожидал, что Лина мне её постирает, погладит и сложит в ящик, но точно не рассчитывал, что она открыто меня спровоцирует. Я очень стараюсь пробудить злость, ту, что не должна засыпать во мне ни на мгновение, если хочу довести дело до конца, но чёртова зараза слишком ненадежна, когда дело касается птички. Надо было совершать месть в те первые недели, когда находился в такой ярости, что не мог даже ясно мыслить. И только одно понимание не даёт пожалеть об упущенном моменте. Тогда бы я не смог провернуть то, что ждёт Лину сейчас. Максимум, чего бы добился, строгого выговора от отца. Возможно, он отослал бы их с матерью куда подальше из этого города, но он бы никогда не навредил своей маленькой драгоценности. Уверен, ещё бы и деньгами обеспечил до самой старости её будущих внуков. Чему удивляться, она оказала ему услугу, избавив от обузы в виде потерявшей рассудок бывшей жены. Отец ещё задолго до появления Крыловых в нашей жизни перестал замечать существование матери. Да что тут говорить, он перестал её замечать ещё до того, как она перестала быть собой. Разве что, своих любовниц в дом не приводил, и на том спасибо. И то, сомневаюсь, что он этого не делал из-за нас, скорее для своего же удобства. К чему лишние нервы и истерики от жены, когда ты можешь позволить себе обеспечить их всех отдельными квартирами?
Впрочем, по сей день ничего не изменилось. Карма это или просто моё везение, но мать птички постигла та же участь, что и мою мать. Мой план осуществился, когда я не приложил для этого ни одного усилия.
— И сколько сейчас штук валяется в мусорке? — звучит голос Рима, который оказывается рядом со мной, вытягивая из мыслей.
Как раз вовремя, чтобы я перестал бредить и улыбаться, разбудив здравый рассудок.
Мы оба, как два идиота пялимся в мусорку.
— Пятнадцать? — предлагаю я, отвечая машинально. — Может тридцать, — а потом отдёргиваю себя, понимая, что вновь забываюсь. — Какая к чертям разница? Даже если бы она стоила рубль, это не отменяет того, что моя сестрёнка чересчур осмелела и решила бросить мне вызов, — говорю максимально зло, чтобы самому поверить, что мне это чертовски не нравится, но на самом деле никак не могу избавиться от мысли, что слишком долго ждал, когда птичка ответит.
Когда же наконец её терпение даст трещину, и она проявит свою истинную натуру. Нет совершенно никакого удовольствия запугивать и так испуганную лань.
— Эй, — восклицает друг мне в спину, когда уже разворачиваюсь и удаляюсь от мусорки, поднимаясь по лестницам к входу в универ, чтобы не выглядеть придурком, рассматривающим мусор. Рим ровняется со мной через секунду, продолжая: — Ты разбил девчонки бровь и ждал, что она даже не будет злиться?
Да, именно этого и ждал. Эвилина — матьего — саманевинность только это и делает, что постоянно спускает мне любой поступок, что бы я ни вытворял, что немыслимо напрягает. Я никак не могу вывести её на чистую воду, словно она и впрямь мать Тереза. И вот наконец что-то в ней зашевелилось, правда, злюсь я от этого ещё больше. В мои планы точно не входило её калечить. Может, я и урод в отношении неё, но я точно не гниль, которая смеет поднимать на девушек руку.
— Это случайность, — бросаю коротко, но на сей раз уже по-настоящему зло.
Во мне точно какой-то зверь начинает просыпаться, когда вспоминаю кровь на её лице.
Рим что-то сзади недовольно бормочет. Я знаю, что ему не нравится это также, как и мне. Риму вообще не нравится вся эта история с Линой. И даже знаю, что он в очередной раз не обломается высказать своё мнение.
— Не знаю, — Рим снова ровняется со мной, стоит нам войти в главный холл, едва заполненный студентами, так как во всю уже идёт вторая пара. — То есть, я, конечно, понимаю, что ты её не намерено ударил, но всё это изначально началось по твоей вине.
Что за?..
Я резко останавливаюсь и смотрю на друга с видом «серьезно?». И когда это он стал, мать вашу, таким философом?
— А что? — становится и он в позу, как будто бросает мне вызов. Не то чтобы я рассчитывал его заткнуть своим раздражённым видом, тут как раз наоборот, это Римчук заткнёт кого угодно, выглядя как перекаченный, бритый отморозок. — Ещё скажи, что это не так, и ты тут совсем не пределах?
— Это не так, — парирую в наглую.
Но Рим лишь закатывает глаза, будто я как школьник отмазываюсь, что начинает так нехило выкашивать. Вот только нравоучений мне ещё не хватало.
— Послушай, — начинаю, пока эта вся чушь с его умными рассуждениями ещё не перегнула палку. — Я не собирался её трогать, тут дураку понятно, что она попала просто мне под руку. Но говорить, что это всё начал я, — качаю головой, — мы оба знаем, что это не так. Лина лишь получает то, что заслужила.
Но для друга мои слова вообще не убедительны, он, как и все, видит в моей сестрёнке оболочку милого ангела, не способного даже муху прибыть. Все покупаются. Да, что говорить, я сам на это покупался не один год.
— Я, конечно, повторюсь, — ну вот начинается. Я даже прикрываю глаза, пытаясь взять себя в руки, пока не взорвался. — Но ты уверен, что это…
И нет-таки, я всё же взрываюсь.
Да, сука, я уверен!
Уверен, чёрт бы его побрал, потому что даже спустя два дня, после того как увидел фото той записи, всё ещё не мог заставить себя возненавидеть её, поэтому сам лично поехал в клинику, где отец запер мать, и потребовал поднять все журналы с записями посещений. Я видел это собственными глазами.
