— Пока, — говорит она.
Я, спотыкаясь, выхожу из машины в парк.
3. Симона
Я прижимаюсь лицом к окну, наблюдая, как мужчина убегает в Линкольн-парк. Он двигается быстро для кого-то такого массивного.
Затем я откидываюсь на спинку сиденья, чувствуя, что вся машина вращается вокруг.
Что, черт возьми, только что произошло?
Я не могу поверить, что поцеловала его.
Это был мой самый первый поцелуй.
Я ходила в школу-интернат для девочек. И хотя это не помешало никому из моих одноклассниц найти романтических партнеров — мужчин или женщин, — я никогда не встречала никого, кто бы мне нравился настолько, чтобы встречаться. У меня никогда не было ни времени, ни интереса.
В своих самых смелых фантазиях я никогда бы не подумала, что мой первый поцелуй будет с преступником. Похитителем. Угонщиком. И кто знает кем еще!
Я даже не знаю его имени. Я не спрашивала его, потому что не думала, что он мне расскажет. Я не хотела, чтобы он лгал.
Мое сердце бьется о ребра. Платье слишком тесно облегает грудь, и я продолжаю дышать все быстрее и быстрее.
Эти десять минут, проведенных вместе в машине, показались мне часами. И все же я с трудом могу поверить, что это вообще произошло. Никто бы не поверил в это, если бы я им сказала.
Я никому не могу рассказать об этом. Во-первых, мой отец был бы в ярости. Кроме того, как бы глупо это ни звучало, я не хочу, чтобы у этого человека были неприятности. Он украл машину, да, но он не причинил мне вреда. Он даже не взял с собой Benz.
На самом деле… он был настоящим джентльменом. Не в манерах — он был груб и резок, особенно поначалу. От его голоса у меня по спине пробежали мурашки. Он был глубоким и хриплым, определенно голос злодея.
Он также не был похож на джентльмена. Он был огромен — высокий, и широкоплечий, едва помещался в машине. Его руки казались такими большими, что по размеру совпадали с моим телом. У него были чернильно-черные волосы, жесткая щетина по всему лицу, черные волоски на руках и даже на тыльной стороне ладоней. И глаза его были свирепы. Каждый раз, когда он смотрел на меня в зеркало, я чувствовала себя пригвожденной к сиденью.
И все же я поверила ему, когда он сказал, что не собирается причинять мне боль. На самом деле, я верила всему, что он говорил. То, как он говорил, было настолько прямолинейным, что казалось, он должен был быть честным.
Я прижимаю ладони к щекам, чтобы охладить их. Я чувствую себя взволнованной и разгоряченной. Мои руки тоже горячие — они не помогают.
Я не могу перестать думать о его глазах, смотрящих на меня в ответ, об этом грубом голосе и об этих безумно широких плечах. Его огромные руки, сжимающие руль…
Я никогда не видела такого человека. Ни в одной стране, которую я посещала.
Я чувствую, как мой телефон вибрирует в маленьком клатче, и вытаскиваю его. Вижу десяток пропущенных звонков и еще больше сообщений.
Я отвечаю на звонок и говорю:
— Папа?
— Симона! — кричит мой отец, его голос хрипит от облегчения. — Ты в порядке? Где ты? Что происходит?
— Я в порядке, папа! Все хорошо. Я в Историческом музее, на углу Линкольн-парка.
— Слава богу, — кричит мой отец. — Оставайся на месте, полиция уже в пути.
Я не могла никуда уехать, разве что уйти пешком. У меня нет водительских прав.
Через несколько минут приезжает полиция. Они вытаскивают меня из машины и окружают, набрасывая одеяло на плечи и задавая сразу сотню вопросов.
Все, что я говорю, это:
— Я не знаю, я не знаю, — снова и снова.
Меня везут прямо домой, я уверена, по настоянию моего отца. Он уже ждет меня на крыльце. Папа оттаскивает меня от полиции, говоря им, чтобы они больше не задавали мне никаких вопросов.
Мама продолжает целовать меня и держать мое лицо в ладонях, как будто не может поверить, что это действительно я.
Даже Серва проснулась и спустилась из своей комнаты, закутавшись в свой любимый пушистый халат. Она тоже обнимает меня — не так крепко, как мама. Я так же нежно обнимаю ее в ответ. Моя сестра на десять лет старше меня, но на голову ниже. Я кладу подбородок на ее волосы, вдыхая ее знакомый запах жасминового мыла.
Как только полиция уходит, начинается настоящий допрос.
Мой отец усаживает меня в гостиной, требуя рассказать, что произошло.
— Мужчина украл машину, папа. Я была на заднем сиденье. Он велел мне лечь и закрыть глаза. Потом он меня высадил.
Ложь выходит из меня с поразительной легкостью.
Я не привыкла лгать, особенно своим родителям. Но я никак не могу объяснить им, что произошло на самом деле. Я даже сама этого не понимаю.
— Скажи мне правду, Симона, — сурово говорит отец. — Он прикасался к тебе? Он причинил тебе боль?
— Яфеу… — говорит мама.
Он поднимает руку, чтобы заставить ее замолчать.
— Ответь мне, — говорит он.
— Нет, — твердо говорю я. — Он вообще не прикасался ко мне.
Это я прикоснулась к нему.
— Хорошо, — говорит отец с неизмеримым облегчением.
Теперь он обнимает меня, обвивая своими сильными руками мои плечи и крепко прижимая к себе.
Интересно, сделал бы он это, если бы меня «тронули»?
— Ты пропустила свою вечеринку, — говорю я маме.
— Это не имеет значения, — говорит она, заправляя прядь светлых, мерцающих волос за ухо. — Mon Dieu(фр. Мой Бог), что за город! Я знала, что это произойдет. Все говорили, что здесь одни преступники и воры, стрельба каждый день.
Она смотрит на моего отца с упреком. Это всегда его выбор, какие должности он выбирает, и куда мы ездим. Только два раза моя мать не уступила ему — когда была беременна моей сестрой, а потом мной. Оба раза она настаивала на том, чтобы вернуться домой в Париж, чтобы мы родились на французской земле.
Личность моего отца настолько сильна, что я никогда не видела, чтобы кто-нибудь выигрывал с ним спор. Я точно никогда этого не делала. Он как ледник — холодный и неподвижный. Ничто не может устоять перед ним. Он мог бы сокрушить целый город на своем пути, если бы у него было достаточно времени.
Потребовалось огромное количество воли, чтобы вырваться из нищеты, в которой он родился. Больше никто из его семьи не выбрался оттуда. У него было три старшие сестры — все три скончались или исчезли, когда он был еще мальчиком. Его родители тоже умерли. Он сам по себе — целый мир. Он — Юпитер, вращающийся вокруг Солнца, а мама, Серва и я — крошечные спутники, вращающиеся по его орбите.
Я думаю, что мама в основном не возражает — она сказала мне, что влюбилась в моего отца, как только увидела его. С тех пор она предана ему. Он был невероятно красив — высокий, худощавый, такой острый, как будто был вырезан из обсидиана. Но я знаю, что это было нечто большее. Она была наследницей, рожденной в роскоши. И она полюбила именно его навязчивое стремление. Она никогда не видела ничего подобного среди всех привилегированных детей.
В день их свадьбы она передала ему контроль над своим трастовым фондом. За один год он увеличил его в три раза по сравнению с первоначальным размером.
Интересно, существует ли на самом деле такая вещь, как любовь с первого взгляда?
На что это похоже?
Ощущается ли это так, словно стрела вонзается тебе в грудь каждый раз, когда пара угольно-черных глаз смотрит на тебя?
Я чувствую, как мое лицо снова краснеет, просто вспоминая об этом.
— Что такое? — спрашивает меня мама. — Ты выглядишь странно. Тебе нужна вода? Еда?
— Я в порядке, мам, — уверяю я ее.
Отец встает с дивана.
— Куда ты идешь? — спрашивает она его.
— Мне нужно поговорить с Джессикой.
Джессика Томпсон — его помощница.
— Прямо сейчас? — говорит мама, и у нее снова появляется морщинка между бровями.
